– Капитан? Значит, не первый год замужем. Должны бы понимать, какая у нас служба. Что вы мне тут бюрократию разводите, капитан Захаров? Хотите поговорить о предписании с генерал-полковником? Я вам это устрою! Завтра же и устрою! Он вам объяснит, капитан, чем оперативная работа отличается от просиживания штанов в архиве – а вы, похоже, именно этим и занимались до вчерашнего дня!

– Виноват, товарищ полковник! – окончательно окаменев, деревянным 'уставным' голосом отчеканил капитан. – Разрешите проводить?

– Не заблужусь, – буркнул тот. – Оставайтесь здесь и смотрите в оба. Ситуация неоднозначная, могут быть эксцессы.

Насчет ситуации он сказал зря, но поправляться было поздно. Ситуация и впрямь сложилась неоднозначная и чреватая неприятными неожиданностями, но охраннику было вовсе не обязательно об этом знать. Вон как подобрался, волчина, пес цепной, вертухай в капитанских звездах... Кстати, а почему в роли ночного сторожа выступает капитан? Прапорщика не нашлось? Или этот их постоялец действительно такая важная птица?

Отчетливо стуча каблуками по цементным плитам дорожки, полковник решительно пересек двор, поднялся на крыльцо и вошел в дом. Дом был кирпичный, двухэтажный, и все его внутреннее убранство свидетельствовало об упорных, но безрезультатных попытках придать этому строению вид обжитого семейного гнездышка. Все эти коврики на полу, репродукции на стенах и легкомысленные занавески на окнах не могли скрыть бездушного казенного убожества, которое выглядывало здесь из каждого угла. Да и могло ли быть иначе? Ведь это же не постоянная явка, а так, запасной вариант, что-то вроде потайного ящика письменного стола, куда в случае крайней нужды прячут важных свидетелей, за которыми идет охота. В здешнем воздухе витал неистребимый дух присутственного места, который отчетливее всего ощущается в коридорах тюрем, бедных районных поликлиник и периферийных милицейских участков; если для полной определенности чего-то и не хватало, так это портрета президента на стене и гипсового, окрашенного под бронзу бюста Железного Феликса на верхушке задвинутого в угол древнего несгораемого шкафа.

Полковник почувствовал острый приступ тошноты – это могло быть следствием банального никотинового отравления. Подумав об этом, он вынул из зубов окурок, огляделся, ища, куда бы его бросить, заметил дверь туалета, открыл ее и швырнул окурок в унитаз. Полковник с минуту постоял на пороге, давая окурку хорошенько намокнуть, и спустил воду. После этого он заглянул в унитаз и убедился, что окурок исчез. Это была мелочь, но, когда идешь на такое дело, мелочами пренебрегать нельзя.

Постоялец сидел в гостиной перед включенным телевизором и действительно смотрел какой-то убогий сериал. Услышав позади себя шум, он обернулся и привстал – бледный, нескладный, с расширяющимся книзу грушевидным туловищем, с обширной лысиной в обрамлении длинных растрепанных прядей и в мощных очках, придававших его безвольной кроличьей физиономии особенно беззащитный вид. Это была беззащитность особого рода – та, что вместо желания помочь вызывает только глухое раздражение. Статный и подтянутый полковник в своем заграничном костюме и с благородной сединой в густых, аккуратно зачесанных назад волосах по сравнению с этим типом выглядел настоящим денди, этаким агентом 007. Сравнение придало полковнику уверенности в себе, и он подумал, что, пожалуй, отлично со всем справится.

– Здравствуйте, – сухим казенным голосом произнес он, делая шаг вперед и останавливаясь посреди комнаты. – Сергей Владимирович Воронцов, если не ошибаюсь?

– Да, это я. Добрый вечер, – слегка запинаясь, ответил постоялец и, поднявшись из кресла, встал лицом к полковнику. – А вы...

– Полковник Чистобаев, – представился тот, издали показывая Воронцову свое удостоверение. – Мне предписано немедленно доставить вас в Москву для допроса. Собирайтесь, нас ждут.

– Как? – поразился Воронцов, по-женски хватаясь за грудь. – Прямо сейчас?

– Нет времени лучше настоящего, – огромным усилием воли заставив голос звучать дружелюбно, сказал Чистобаев. Воронцов вздрогнул и удивленно заморгал глазами, но полковник не замечал нюансов. – Кроме того, у меня приказ, – твердо закончил он.

– Но... Понимаете ли... Генерал Потапчук – вы его, может быть, знаете, – совершенно определенно запретил мне покидать дом. Категорически!

– Я знаю генерал-майора Потапчука, – поражаясь своему терпению, ровным голосом произнес Чистобаев. – Это прекрасный работник и глубоко уважаемый мною человек. Отдавая вам это распоряжение – вернее, давая добрый совет, вы ведь, в отличие от нас, человек штатский и приказам подчиняться не обязаны, – Федор Филиппович, как и я в данный момент, выполнял приказ своего непосредственного начальника. Но сейчас обстоятельства изменились – круто изменились, я бы даже сказал, радикально. А вместе с обстоятельствами изменились и планы командования в отношении вас. Генерал-полковник Лебедев, под началом которого служит и Федор Филиппович, и ваш покорный слуга, приказал доставить вас в Москву, и я не вижу причины не выполнить данный приказ. Поверьте, это в ваших же интересах. Ну, собирайтесь! А то генералы, знаете ли, такой народ... Не надо заставлять их ждать, они этого не любят.

Он замолчал, глядя на Воронцова с доброжелательной и вместе с тем нетерпеливой миной, как на капризного малыша, который уже успел основательно утомить взрослых своими выходками, но которого тем не менее надо уложить в постель уговорами и лаской, без скандала. Воронцов стоял и хлопал глазами, из-за очков они казались неправдоподобно большими и круглыми. Этот слизняк был из породы беспрекословных исполнителей – тех, на кого достаточно лишь слегка повысить голос, чтобы они со всех ног бросились выполнять любую команду. Полковник Чистобаев видел его насквозь и был уверен, что дальнейшего сопротивления не последует. Тем сильнее он удивился, когда Воронцов, громко, сглотнув, робко произнес:

– Прошу прощения, я ничего не понимаю во всех этих генерал-майорах и генерал-полковниках – кто из них старше, кто главнее... Я знаю только, что меня сюда привез Потапчук, он же обещал меня отсюда забрать, и он же категорически запретил покидать дом с кем-либо, кроме него самого. Он так и сказал: ни с кем, ни под каким предлогом, невзирая на любые ссылки и обстоятельства. Поэтому... извините.

Чистобаев опешил.

– Что значит 'извините'? Вы что, отказываетесь ехать?

Воронцов кивнул. Он явно был не в своей тарелке, и кивок получился странный – не поймешь, кивнул человек на самом деле или просто нечаянно уронил голову, а потом спохватился, что сделал что-то не то.

– Вы что, белены объелись? – выходя из себя, негромко, но очень напористо спросил Чистобаев. – Вы понимаете, что говорите? Вы осознаете или нет? Это приказ!