устраивает.

– Ладно, – произнес он устало. – Отчаливайте. Я поехал домой. Я встал.

– Конечно, я ни минуты не верил этим россказням Кэнди, – сказал он.?

Просто использовал его, как отмычку. Надеюсь, вы не обиделись. Самочувствие нормальное?

– Никакого самочувствия, капитан. Вообще никакого.

Они проводили меня взглядом и не попрощались. Я прошел по длинному коридору к выходу на Хилл- стрит, сел в машину и поехал домой.

Никакого самочувствия – это было точно. Внутри у меня было пусто, как в межзвездном пространстве. Приехав домой, я смешал себе крепкую выпивку и стал у открытого окна в гостиной. Прихлебывая из стакана, я слушал прибой уличного движения на бульваре и смотрел, как горит над холмами, сквозь которые был прорублен бульвар, зарево большого недоброго города. Вдали, словно злые духи, завывали полицейские и пожарные сирены – то громче, то тише, умолкая совсем ненадолго. Двадцать четыре часа в сутки один убегает, другой ловит. Где-то там, в ночи, полной преступлений, люди умирали, получали увечья, в них вонзались осколки стекла, вдалбливался руль, их давили тяжелые шины. Людей избивали, грабили, душили, насиловали, убивали.

Люди голодали, болели, тосковали, мучались от одиночества, угрызений совести, от страха – злые, жестокие, трясущиеся в лихорадке или в рыданиях.

Город не хуже других: богатый, гордый, полный жизни; город отчаявшийся, проигравший, опустевший.

Все зависит от того, какое ты место занимаешь и с каким счетом сыграл.

Мне было все равно. Я допил стакан и лег спать.

Предварительное слушание ничего не дало. Еще не было окончательного медицинского заключения, а коронер уже ринулся в бой, от страха, что опоздает получить свою долю рекламы. Смерть писателя, даже и с громким именем, – небольшая сенсация, а в то лето конкуренция была жестокая. Один король отрекся, на другого было покушение. За одну неделю разбились три больших пассажирских самолета. В Чикаго руководителя крупного телеграфного агентства расстреляли в упор прямо в автомобиле. При пожаре в тюрьме заживо сгорели двадцать четыре заключенных. Коронеру Лос-Анджелесского округа не повезло. Мало досталось на его долю.

Сходя со свидетельского места после дачи показаний, я увидел Кэнди. На губах у него играла злобная веселая ухмылка – почему, я понятия не имел – и, как обычно, он был одет чуть шикарнее, чем нужно: в габардиновый костюм цвета какао с белой нейлоновой рубашкой и темно-синим галстуком-бабочкой.

Давал показания он спокойно и произвел хорошее впечатление. Да, последнее время хозяин часто бывал пьян. Да, в ту ночь, когда наверху прозвучал выстрел, он помогал уложить хозяина в постель. Да, в последний день, когда Кэнди уже уходил, хозяин потребовал у него виски, но получил отказ. Нет, он не знал, как идет литературная работа м-ра Уэйда, но видел, что хозяин в плохом настроении. Он то бросал написанное в корзину, то снова доставал.

Нет, он никогда не слышал, чтобы м-р Уэйд с кем-нибудь ссорился. И так далее. Коронер долго наседал на него, но толку не добился. Кто-то хорошо порепетировал с Кэнди.

Эйлин Уэйд была одета в черное с белым. Она была бледна и говорила четким тихим голосом, который не мог исказить даже микрофон. Коронер обращался с ней, как с хрустальной вазой. Задавал вопросы так, словно с трудом сдерживал рыдания. Когда она сошла со свидетельского места, он встал и поклонился, а она ответила слабой беглой улыбкой, от которой он чуть не подавился собственной слюной.

Она было миновала меня не глядя, но в последний момент повернула голову на пару дюймов и еле заметно кивнула, словно давным-давно где-то со мной пoзнакомилась, но забыла, кто я такой.

Когда все кончилось, на ступеньках мэрии я наткнулся на Олза. Он любовался сверху уличным движением, вернее притворялся, что любуется.

– Отлично сработано, – сказал он, не поворачивая головы. – Поздравляю.

– Вы сами отлично поработали с Кэнди.

– Это не я, детка. Прокурор решил, что сексуальной стороной заниматься не стоит.

– Какой это сексуальной стороной? Тут он взглянул на меня.

– Xa, xa, xa, – промолвил он. – К вам это не относится. – Он принял отрешенный вид. – Слишком много лет я их наблюдаю. Утомился. Эта – особой марки. Высшего качества, для избранных. Пока, фрайер. Позвоните, когда начнете носить рубашечки по двадцать долларов. Заскочу, помогу вам надеть пиджак.

Вокруг вверх и вниз по ступенькам сновали люди. Мы стояли неподвижно.

Олз вынул из кармана сигарету, поглядел на нее, бросил на бетон и растер в крошку каблуком.

– Добро переводите, – сказал я.

– Всего лишь сигарета, приятель. Это еще не вся жизнь. Будете жениться на этой даме?

– Пошли вы знаете куда. Он горько рассмеялся.

– Я тут поболтал с нужными людьми на ненужные темы, – язвительно сообщил он. – Возражения есть?

– Нет возражений, лейтенант, – сказал я и стал спускаться по ступеням.

Он сказал что-то мне вслед, но я не остановился.

Я пошел в закусочную на Цветочной улице. Она была мне как раз под настроение. Грубо намалеванное объявление над входом гласило: «Только для мужчин. Собакам и женщинам вход воспрещен». Обслуживание было на этом же уровне. Официант, швырявший вам в лицо тарелку, был небрит и брал чаевые без приглашения с вашей стороны. Еда была простая, но очень хорошая, а темное шведское пиво ударяло в голову не хуже «мартини».

Когда я вернулся в контору, зазвонил телефон. Олз сказал:

– Еду к вам. Надо поговорить.

Он, наверно, звонил из голливудского участка или поблизости, потому что оказался в конторе через двадцать минут. Устроившись в кресле для посетителей, он скрестил ноги и проворчал:

– Я лишнего наговорил. Простите. Забудьте об этом.

– Зачем же забывать? Давайте вскроем нарыв.

– Я не против. Только втихаря. Вас некоторые недолюбливают. Я за вами особого жульничества не замечал.

– Что это была за хохма насчет рубашек по двадцать долларов?

– Да ну, это я просто разозлился, – сказал Олз. – Из-за старика Поттера.

Вспомнил, как он велел секретарю сказать адвокату, чтобы через прокурора Спрингера капитану Эрнандесу сообщили, что вы его личный друг.

– Зря он так беспокоился.

– Вы же с ним знакомы. Он вас принимал.

– Я с ним знаком, точка. Он мне не понравился, но, может быть, я просто завидую. Он посылал за мной, чтобы дать мне совет. Он большой, жесткий, не знаю, какой еще. Не думаю, что жулик.

– Чистыми руками сто миллионов не сделаешь, – сказал Олз. – Может, те, которые наверху, и считают себя чистенькими, но где-то на их пути людей прижимают к стенке, у маленьких скромных предприятий выбивают землю из-под ног, и они распродаются за гроши, приличные люди теряют работу, на бирже мухлюют с акциями, голоса в советах компаний покупают почем зря, а крупные юридические фирмы получают по сто тысяч за обход законов, которые нужны народу, но не нужны богатым, потому что они подрывают их доходы. Большие деньги – большая власть, а большую власть употребляют не всегда во благо.

Такова система. Может, лучше и не бывает, но одеколоном от нее не пахнет.

– Вы красный, что ли? – заметил я, просто чтобы его подразнить.

– Этого я не знаю, – презрительно ответил он. – Меня еще на расследование не вызывали. Как вам понравился вердикт, что Уэйд покончил с собой?

– А вы чего ожидали?

– Да, наверное, ничего другого. – Он положил на стол крепкие руки с короткими пальцами и посмотрел на покрывавшие их крупные темные веснушки.?