– Из-за таких вот разговоров уже не одному пришлось вставлять искусственную челюсть, – заметил я.

Он ухмыльнулся, продемонстрировав несомненно собственные зубы, пнул дверцу и вылез. Засунув руки в карманы, он стоял и смотрел из-за живой изгороди на входную дверь.

– Ну хорошо, – сказал я. – Ведь у тебя есть ключ. Давай войдем.

– Кто тебе сказал, что у меня есть ключ?

– Не делай из меня дурака, сынок. Твой любимчик дал тебе его. У тебя же здесь есть симпатичная и опрятная комнатка. Правда, он выгонял тебя из нее, когда ожидал визита дамы. Он был как Цезарь: мужем для женщин, женой для мужчин. Представь себе, юноша, что я безошибочно узнаю членов этого братства.

Я все еще держал револьвер направленным примерно в его сторону, но несмотря на это он бросился на меня. Мне удалось отпрыгнуть настолько быстро, чтобы не упасть, но все равно я почувствовал удар. Он нанес его изо всех сил, но к счастью гомосексуалисты не обладают железными кулаками, даже если это кажется так.

Я швырнул револьвер парню под ноги и сказал:

– Тебе это надо?

Он молниеносно нагнулся. В этом движении не было ничего женоподобного. Я опустил кулак на его шею, он свалился на бок, пытаясь дотянуться до оружия. Однако оно было недосягаемо. Парень встал на четвереньки, искоса глядя широко раскрытыми глазами. Он кашлял и мотал головой.

– Не хочешь продолжить? – провоцировал я. – Боишься потерять вес?

Он хотел продолжать. Прыгнул, как стрела, выпущенная из лука, и попытался схватить меня за колени. Я отскочил в сторону, поймал его за шею и по всем правилам классического искусства взял в замок. Он пинался, взрывая ногами грязь вокруг себя, но руки его были свободны настолько, что он колотил меня ими куда попало. Я усилил захват, поймал левой рукой запястье его правой, поднял правое бедро и на мгновение мы застыли так неподвижно. Мы были похожи на две подвешенные в туманном свете луны гротескные фигуры, топчущиеся на месте и тяжело дышащие от напряжения. Теперь я держал правое предплечье на его горле и давил на него всей силой обеих рук. Постепенно его ноги начали подгибаться, а дыхание стихать. Он был словно скован. Его левая нога безвольно опустилась на дорожку, колени ослабли. Я продержал его так несколько десятков секунд. Он уткнулся мне в грудь и стал очень тяжелым, так что я с трудом удерживал его. Потом отпустил и он растянулся у моих ног. Подойдя к машине, я вынул из потайного ящичка под приборной доской пару наручников, вывернул ему руки назад и защелкнул наручники. Затем взял его под мышки, поднял и прислонил к живой изгороди так, чтобы его не было видно с улицы, а сам сел за руль и отвел машину на несколько сот метров вверх по улице.

Когда я вернулся, мальчишка все еще был без сознания. Я открыл дверь, затащил его в холл и снова захлопнул дверь. Он начал дышать глубже. Я включил свет, он открыл глаза и заморгал, пытаясь сосредоточить взгляд на мне.

Я склонился над ним, держась, однако, на безопасном расстоянии от его головы и колен, и сказал:

– Веди себя спокойно, не то получишь еще столько же, а то и больше. Просто лежи спокойно и сдерживай дыхание. Сдерживай так долго, как только сможешь, пока не почувствуешь, что лицо у тебя чернеет, а глаза вылезают из орбит, и что ты должен глотнуть воздуха именно сейчас, да только именно сейчас сидишь, привязанный к стулу в маленькой чистенькой газовой камере тюрьмы Сан-Квентин и борешься изо всех сил, чтобы не делать этого, потому что легкие тебе наполняет не воздух, а цианистый водород. И это как раз то, что в нашем штате называется гуманной казнью преступника.

– Пошел ты... – со вздохом сказал он, мягким ослабленным голосом.

– Будь спокоен, парень, – посоветовал я. – Ты еще размякнешь. И расскажешь именно то, что мы хотим знать, мало того, не расскажешь ничего из того, что нас не интересует.

– Пошел ты...

– Повтори это еще раз, и я уложу тебя в более долгий сон.

У него задрожали губы. Я оставил его, лежащего на полу со скованными за спиной запястьями, со щекой, прижатой к ковру, со звериной ненавистью в сверкающих глазах. Включил еще одну лампу и зашел в коридор, расположенный позади салона. Спальня Гейгера производила впечатление нетронутой. Я нажал на ручку двери, ведущей в помещение напротив спальни. На этот раз она не была заперта на ключ. В комнате царил неясный полумрак, а воздух был насыщен запахом сандалового дерева. На небольшом латунном подносе на комоде стояло две миски с выгоревшим ладаном. Две высокие черные свечи, в полуметровых подсвечниках, стоявших на стульях с высокими спинками, светили тусклым светом.

Тело Гейгера лежало на кровати. Два сорванных куска китайского вышитого шелка были уложены в форме креста святого Андрея посередине тела и прикрывали окровавленную часть китайского халата. Далее покоились неподвижные, выпрямленные ноги в черной пижаме. На стопах все еще были китайские тапки на толстой войлочной подошве. Руки были скрещены на двух кусках китайского шелка, ладони безжизненно лежали на плечах, пальцы выпрямлены и плотно прижаты друг к другу. Губы сжаты, а усики а ля Чарли Чаплин выглядели гротескно, как будто приклеенные. Широкий нос был пронзительно бледен, глаза закрыты, но не полностью, из-под век на меня отбрасывал слабые блики, словно подмаргивая, стеклянный глаз.

Я не притронулся к нему, даже не подошел ближе. Я и так знал, что он холодный, как лед, и твердый, как доска.

Черные свечи мерцали на сквозняке, тянущем из открытой двери. Черные капли воска стекали на подсвечники. Воздух в комнате был тяжелый и ядовитый. Я вышел, закрыл за собой дверь и вернулся в салон. Парень даже не пошевелился. Я стоял тихо и прислушивался к вою сирен. Все зависело от того, как быстро Агнесса начнет говорить и что скажет. Если она упомянет имя Гейгера, полиция появится тут в любую минуту. Но может она будет молчать много часов. Может, ей даже удалось убежать из квартиры Броуди.

Я снова посмотрел на юношу.

– Ты не хотел бы сесть, сынок?

Он закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. Подойдя к столу, я вынул телефон цвета ягод шелковицы и набрал номер Берни Ольса. Он в шесть ушел домой. Я набрал его домашний номер. Он тотчас поднял трубку.

– Это Марлоу, – сказал я. – Нашли твои ребята сегодня утром у Оуэна Тэйлора револьвер?

Было слышно, как он откашлялся, и слышно было, что он старался овладеть своим голосом, чтобы не выдать удивления.

– Ответ на этот вопрос вы найдете завтра утром в газетах с полицейским отчетом.

– Если его нашли, то в нем были три пустых гильзы, правда?

– Откуда вы, черт возьми, знаете об этом? – спокойно спросил Ольс.

– Приезжайте на Лэйверн-террас, номер 7244. Я покажу вам, во что вошли пули.

– Так просто, да?

– Вот именно, – подтвердил я.

– Выгляньте в окно и вы увидите, как я выезжаю из-за угла, – сказал Ольс. – Надеюсь, что на этот раз вы действовали немного осторожнее, чем обычно, – добавил он.

– Осторожнее – возможно, не самое подходящее слово, – ответил я.

Ольс стоял рядом со мной и смотрел на парня, который сидел на тахте, прислоненный к стене. Ольс наблюдал за ним молча, а его бесцветные, встопорщенные брови округлились.

Парень бархатным голосом произнес свое любимое проклятие.

Ольс вздохнул и посмотрел на меня.

– Ему необязательно признаваться, – сказал я. – У меня есть его револьвер.

– О боже! – вздохнул Ольс. – Жаль, что я не получаю доллар всякий раз, когда кто-нибудь мне подобным образом сообщает о преступлении. Это немного странно, а?

– Не вижу в этом ничего странного.

– А я – да, – констатировал Ольс и отвернулся. – Я звонил Уайльду. Сейчас мы поедем туда и возьмем с собой этого ублюдка. Он может ехать со мной, а вы последуете за нами в качестве охраны, на случай, если