Дальше стихи были неинтересны. И только эти четыре строки будили какие-то мысли, тревожные и глубокие, заставляли сильнее биться сердце, пробуждали желание жить и заставляли по- философски относиться ко всему происходящему в этом мире.
– Идут белые снеги.., идут белые снеги… – шептал Глеб, глядя в окно на заснеженные деревья, на белые крыши и серое московское небо.
В палату вошел Павел Николаевич Шилин. Его лицо было румяным, глаза сверкали.
– Ну, как здесь мой подопечный? – потирая озябшие руки, поинтересовался хирург.
– Лучше, лучше, доктор, – сказал Глеб и усмехнулся.
– Вижу, что лучше. А давайте-ка посмотрим, чего я вам тут наделал?
Глеб морщился, скрежетал зубами, но не издал ни единого стона, когда хирург рассматривал швы, то там то здесь нажимал большими пальцами, постукивал по грудной клетке, по животу, а затем, сгибал и разгибал ноги Глеба.
– Лучше, лучше… Наверное, вы точно, Федор, родились под счастливой звездой. Чтобы пот так, после таких увечий и остаться в живых – просто невероятно!
Наверное, вам Бог соломку подстелил.
– Да нет, доктор, – улыбнулся Глеб, морщась от боли. – Просто старая привычка. А привычка – вторая натура Услышав взрыв, я забрался под топчан. Вот это меня и спасло.
– Ну, до этого надо еще додуматься, успеть сообразить.
– Я не думал и не соображал. Пока бы я размышлял, что мне делать, наверняка меня двадцать раз раздавило бы в лепешку. Я действовал автоматически, как робот.
– В общем-то, у вас все в порядке. Но полежать еще недельки две придется.
– Скажите, Павел Николаевич, на улице холодно?
– Да, настоящая зима. Градусов девять. Морозец, снежок идет. – .
– Я люблю, когда идет снег.
– Я тоже люблю, – признался хирург. – Хотя Новый год я не люблю с детства.
– Почему, доктор? – удивился Глеб.
– Я не люблю запах хвои. Он вызывает у меня очень неприятные ассоциации.
– Понимаю вас, – сказал Глеб, сжимая и разжимая пальцы рук.
– Я смотрю, вы уже гимнастикой занялись?
– Надо, доктор, надо.
– Ну что ж, продолжайте в том же духе. Но смотрите, не переусердствуйте, будьте осторожны. У вас слишком много повреждений, так что поаккуратнее.
– Да-да, доктор, я понял.
– Ну, если вам все понятно, то до встречи. Вечером обязательно зайду.
– Буду рад вас видеть.
– Да, кстати, совсем забыл. Полковник Поливанов передал вам магнитолу и диски. Я сейчас попрошу, чтобы принесли.
– Магнитолу и диски? – изумленно посмотрел на хирурга Глеб.
– Да, какие-то диски. Я глянул, там сплошная классика – Верди, Моцарт, Россини, Пуччини. Наверное, вам нравится?
– Да, я люблю классическую музыку.
– А вот я к ней абсолютно равнодушен. Она меня почему-то не трогает.
– Кому что, доктор.
– В общем, я сейчас скажу, чтобы принесли.
Глеб прикрыл глаза в предвкушении удовольствия.
Он даже забыл о боли, которая буквально наполняла его тело, разрывая на части. От морфия Глеб отказался, он решил привыкать к боли, решил научиться ее переносить, вернее, приучить себя к ней. Ведь доктор сказал, что ему еще как минимум месяца четыре или пять придется жить с болевыми ощущениями.
«Ну, скорее же несите магнитолу!»
Глеб открыл глаза и принялся следить за плавным кружением снежинок, за их обязательным падением.
– Идут белые снеги, – шептал Глеб, – как по ниткам скользя. Жить да жить бы на свете, да, наверно, нельзя…
«А Поливанов молодец. И самое главное – что я не просил его об этом, он сам догадался. С музыкой я скорее встану на ноги, в пять раз скорее. И не буду лежать две-три недели, уже через семь-восемь дней я начну ходить. Ходить! – четко повторил себе Глеб. – Ты должен ходить! А если должен, то встанешь».
Когда молоденькая медсестра покинула палату, оставив на тумбочке рядом с кроватью японскую магнитолу и стопку компакт-дисков, двое мужчин, дежуривших у дверей, переглянулись. А еще через минуту из-за двери послышалась музыка.
Глеб смотрел на падающий снег и слушал Верди.
И ему казалось, что он видит голубое небо, по которому быстро-быстро мчатся легкие, белые, похожие на хлопья пены, облака.
«Мне становится лучше», – говорил себе Глеб Сиверов.
Глава 17
С тех пор, как прогремел взрыв и особняк на берегу озера взлетел на воздух, прошло чуть больше двух недель.
На генерала Потапчука было оказано сильнейшее давление, и пришлось отстранить полковника Поливанова от дела, связанного с подпольным производством наркотиков. Сейчас полковнику Поливанову было поручено заниматься солнцевской группировкой, и он, в душе проклиная своего шефа и всех тех, кто над ним, обложился папками с уголовными делами на преступных авторитетов, которые, по его версии, руководили солнцевской группировкой и контролировали ее.
Но хоть Поливанов и был официально отстранен от дела, связанного с отставным полковником КГБ Владимиром Владиславовичем Савельевым, он все равно продолжал им заниматься. Правда, теперь негласно. У Поливанова имелась папка с документами, которую он хранил у себя дома среди подшивок журналов на книжном стеллаже. И по вечерам, вернувшись домой, он начинал просматривать документы, помня наказ генерала Потапчука:
– Ты, Станислав Петрович, сейчас под колпаком.
Прости меня за черный юмор. За каждым твоим шагом пристально следят и на этот раз докладывают не мне, а туда – тем, кто заставил меня закрыть это дело. Так что будь бдителен и предельно аккуратен. Я прекрасно понимаю, что ты, несмотря на мои запреты, несмотря на официальную бумагу и несмотря на то, что дело о наркотиках у тебя изъяли, все равно будешь им заниматься.
Но смотри, будь осторожен. Мне даже кажется, что и наш друг находится в опасности.
Тогда полковник Поливанов ничего не сказал генералу Потапчуку. Он сидел напротив него, оперев локти о стол, и только лишь качал головой в ответ на слова шефа.
А Глеб Сиверов в это время находился на квартире двоюродного брата полковника Поливанова. Брат Станислава Петровича работал во Внешторге и в Москве за последние четыре года появлялся всего лишь раза два.
Он жил в Риме, а его большая трехкомнатная квартира в районе метро «Сокол» пустовала. Вот ее-то Поливанов и отдал в распоряжение Глеба Сиверова. Тот, покинув больницу раньше положенного срока, приехал вместе с Поливановым на квартиру его брата Геннадия.
– Ты будешь жить там, тебе необходимо скрываться, – сказал по дороге в машине полковник Поливанов Сиверову. – О твоем существовании уже слишком многие знают, и ты становишься для них очень опасен.
– Что с Савельевым? – спросил Глеб, потирая ноющее плечо.
– Продолжаем искать. Но думаю, что это бесполезно. Слишком уж он осторожен и опытен. Надежда лишь на то, что где-нибудь он случайно засветится.
– Мне кажется, – задумчиво сказал Глеб, глядя на заснеженные улицы, по которым мчался автомобиль, – он должен будет связаться с теми, кому поставлял наркотики в Америке.
