которой был спирт. Конечно, спирт от времени подрастерял свои градусы, но когда они выпили по стакану… Сколько ему было тогда лет? Кажется, двенадцать. И он был пьяный. Славик тогда просто вырубился и уснул. А Николай без верхней одежды пытался выйти в пургу и доказать природе, что ему на ее буйство наплевать. Сейчас-то он понимал, что тогда остался в живых по чистой случайности. Была ночь, но по тому земляному тоннелю, где он карабкался наверх, шла какая-то девушка. Он даже лица ее не запомнил. Просто не смог разглядеть мутными глазами. Она пыталась отвести его в родной подвал, но он вырывался. Ругал ее. Угрожал. Тогда она на ушко шепнула ему, что если он подчинится ей и позволит отвести себя домой, то она покажет ему свою грудь. Это он хорошо запомнил. Настолько неожиданным и завораживающим было это обещание. Он подчинился. Но когда оказался в своей каморке, то его в тепле стало рвать и он описался. Конечно, она ничего ему не показала. Он не помнил той ночи с той минуты, как ощутил, что моча сама растекается по его штанам. Но был совершенно уверен, что девушка его просто «купила». И ему было горько не за ее обман, а за то, что в тот миг, когда он услышал от нее это обещание, у него наверняка был самый жалкий и беспомощно покорный вид ничтожества. И он еще и опозорился перед ней таким постыдным образом. Утром он обнаружил, что возле его и Славика коек всю ночь дежурил вернувшийся из дозора Василий Гусляков, который не давал им захлебнуться собственной рвотой, постоянно переворачивая на бок. Когда они немного пришли в себя, капитан устроил им то, что называл «прокачкой». Он выгнал неразумных отроков на улицу и заставил бегать, отжиматься и ходить «гуськом», выветривая из организма всю эту дурь. Гусляков тогда никому ничего не рассказал, ведь за оставленную в комнате с детьми флягу со спиртным могли наказать и отца. Он и отцу ничего не рассказал. Заполнил флягу до прежнего уровня спиртом из своих запасов и пригрозил молодым людям, что если они опять возьмутся за нее, то их ничто уже не спасет. С тех пор Николай сторонился девушек, видя в каждой из них ту, что поймала его пьяным и стала свидетельницей его позора и глупости. Он всегда в присутствии девушек ощущал присутствие той неизвестной, что заманила его таким интригующим обещанием и потом наверняка презрительно смотрела на него, когда изо рта у него рвалась вонючая масса и когда увлажнялись его штаны.

Тогда он поклялся себе, что никогда не притронется к алкоголю. Но сейчас он хотел выпить. Просто чтобы помянуть Гуслякова, отца и ту жизнь. Теперь ведь он никогда не будет чувствовать присутствие той девушки. Он покинул родной дом, и теперь наверняка ему предстоит видеть только девушек со старческими лицами и отгрызенными крысами пальцами.

— Ты, хозяин, не серчай. И пойми меня правильно. Мы со своей едой. И бухло у нас свое. Давай лучше мы вас угостим, — сказал Яхонтов.

Бражник нахмурился и недобро посмотрел на Варяга. Дыбецкий наклонился и что-то шепнул ему на ухо. Однако Яхонтов отчетливо расслышал снова произнесенное слово «сталкер».

— Больше двух говорят вслух, — проворчал Сквернослов.

Варяг взглядом дал ему понять, чтобы тот молчал.

— Сталкеры всегда едят только свою еду. Никогда не берут чужую. Или проверяют ее по-всякому, — угрожающе произнес Тимофей. — Кто вы, на хрен, такие?

— Я же уже объяснил.

— Но вы ведете себя как треклятые сталкеры!

— Ты сначала объясни нам, кто это такие. — Теперь нахмурился Варяг.

— А вы точно не они? — В тоне Бражника слышалась угроза.

— Ну как нам тебе это доказать?

— Вы одеты по-военному, у вас автоматы, своя еда и пойло. Может, и дозиметр у вас есть?

— Конечно. — Яхонтов кивнул. — Есть. А это что, преступление?

— Да нет. Но это указывает на то, что вы сталкеры. Они, правда, носят еще и бронежилеты. И безбородые они, в отличие от нас или конкретно тебя. Так как постоянно ходят в дыхательных масках или намордниках от этой игры… ну, когда краской друг в друга стреляли… Была такая забава, может, помнишь?

— Помню. Пейнтбол. И что дальше? У меня, как видишь, борода такая, что в ней медведь заблудится. Броников мы не носим. И без них тяжело. Масок тоже нет. Только очки лыжные.

— Ну да, — хмыкнул Тимофей. — И вы с юга пришли. А эти гады с севера прут. Из Москвы.

— Ну, вот видишь. Не сталкеры мы. Осторожничаем просто. Да вы ешьте, пейте. И зла не держите. Уж мы вашим гостеприимством не брезгуем. Наоборот.

— Ладно. Как хотите. Наше дело предложить… — Бражник поставил на стол железную кружку и фарфоровую чашку с отколотой ручкой и трещиной. — Наливай, Дыбецкий.

Тот кивнул и разлил по полной. Николай почувствовал резкий и неприятный запах. Может, оно и хорошо, что эту гадость пить не придется.

Хозяева залпом выпили и перекосились. Затем, кряхтя, принялись есть руками мясо из кастрюли. Глядя на выражения их лиц, Васнецов задался вопросом: ну зачем это пить, если настолько противно?

— А чего архаровцы твои молчат? — неприлично чавкая, спросил Тимофей.

— А все, что они могут сказать, я скажу понятней и короче, — усмехнулся Варяг. — Так что за чудища, эти ваши сталкеры?

— Да мрази. Одно слово. Москвичи. Просто в отличие от других у этих с боевой подготовкой все на высшем уровне. Что и говорить. Мастера они на засады и убийства. Тоже все ищут чего-то. Разведывают. Грабят. Сволочи, одним словом.

— Так они из Москвы?

— Ну, ясное дело, — кивнул Бражник. — Наливай, Дыба. Между первой и второй…

— Неужто в Москве еще кто-то живет? — Яхонтов с сомнением посмотрел на хозяина вагона.

— Хе! — Тимофей мотнул головой. — Ну ты чудак, однако! Да их там хренова прорва!

— А почему вы так москвичей не любите?

Бражник вдруг замер и уставился на гостя.

— А у вас, откуда вы там, что, как-то по-другому к ним относятся?

— Да мы, если честно, только от вас узнали, что в столице выжившие есть.

— Ну, разумеется…

Он и Дыбецкий снова выпили залпом, не чокаясь и без всяких тостов. Снова перекошенные лица, оханье и кряхтенье. Затем чавканье.

— Разумеется, есть. Эти твари живучие. Только вот скажи мне, мил человек: с какого перепугу мы к ним нормально относиться должны? А? Ну вспомни, как жилось раньше? Хорошо? Они же всю страну грабили и строили на народные деньги себе особняки и аквапарки. Назначали себе какие угодно зарплаты. Все лучшее для Москвы! А мы, простой люд, кого они обирали, приезжая туда, были чмом без регистрации. Они жировали, как хотели, а мы нищенствовали. Вся страна. Но как вдарили по ним, так они с перепугу бросились из Москвы. А только на хрена они нам нужны? Их ведь и раньше не любили. Ну а после… Тащились колоннами на шикарных тачках с барахлом своим. — Тимофей усмехнулся. — Знаешь, сколько их там, под снегом? Мы, простой люд, что для них быдлом был, как поняли, что кончилась в стране власть московская, такие налеты на эти колонны беженцев устраивали, эх! До сих пор на десятки верст каждое шоссе усыпано трупами и сожженными машинами. Убивали их пачками. Семьями. Грабили, кто сколько унести мог.

Варяг вытаращил на Бражника глаза.

— То есть как? Вы убивали безоружных людей?

— А как ты думал? Справедливость ведь должна восторжествовать. Все им воздалось. А то, что мы у них отбирали, так это возмещения векового грабежа всей страны одним городом. Так они, суки, «Градами», или что там у них было, два поселка сожгли. Военные падлы. Свою страну защитить не смогли, твари краснозвездные, так по нам бить начали. Дыба! Не спи, мать твою, наливай!

Налил. Новый залп. Жуткие физиономии. Кряхтенье. Закуска…

— Мрази они. Всех этих гадов надо свиньям скормить. У нас, кстати, свиньи живут… — Тимофей икнул.

— Да, я это заметил, — как-то странно произнес Яхонтов.

— Откуда?

— У тебя свинина в кастрюле.

— Глаз алмаз, хе-хе! — Он снова икнул и почесал бороду. — Тут ферма была. Ну и ветка