То, что, пристально вчитываясь в текст поэмы, критики нового поколения вышли за рамки перечня Дж. Огдена, закономерно: оценка тех или иных пассажей может меняться в зависимости от выбранного угла зрения. Разумеется, есть “места во времени”, которые узнают все поколения читателей: настолько велика их роль в формировании сознания поэта. К таким озарениям относится, например, переход Вордсворта через Альпы (кн. VI). Но есть озарения поскромнее. Их значимость можно оценить лишь в определенном контексте. Это относится к эпизоду с тихо плывущей лодкой (кн. IV), в котором юный Вордсворт рассматривает свое зеркальное отражение в воде, сквозь которое проглядывает мир предметов и теней подводного царства. Перегнувшись через борт лодки, мальчик — говоря современным языком — задумывается о мире субъектов и объектов, “своего” и “чужого”, стараясь разглядеть границу между своим “я” и “не я”. Этот эпизод получил весомость “озарения” благодаря психоаналитикам 70-х — 80-х годов, изучавшим, как человек приходит к осознанию своей “самости”[214] .
Старый список “мест во времени” потребовал расширения еще и потому, что, к концу XX века в вордсвортоведении усилилась тенденция рассматривать “места во времени” как прогрессию, в которой каждый последующий эпизод особым образом вырастает из предыдущих. Так финальное видение на горе Сноудон перекликается с несколькими рядами предшествующих озарений, некоторые из которых не учтены Огденом. Вкратце упомянем некоторые из этих рядов.
Вордсвортоведы, отстаивающие репутацию Вордсворта прежде всего как певца Природы, традиционно сравнивают видение на горе Сноудон с переходом Вордсворта через Альпы (кн. VI), подчеркивая, что в обоих случаях поэт приходит к трансцендентному только потому, что созерцает Природу, “берёт у неё уроки”. То есть, как говорил Дж. Хартман, именно Природа “выводит поэта за свои пределы”[215]. При таком подходе последнее озарение “Прелюдии” отсылает читателя к центральному откровению шестой книги поэмы.
На иной ряд озарений опирается М.Х. Абрамс. Он интересуется проблемой “кризиса индивидуальности” у Вордсворта и предпочитает рассматривать видение на горе Сноудон как символический ландшафт, предвосхищающий задуманную Вордсвортом (и не осуществленную) грандиозную поэму “Отшельник”[216]. В таком контексте Сноудону наиболее близки оказываются не Альпы, а местечко Хоксхэд Озёрного края, где юного Вордсворта посетило первое осознание своего поэтического дара. Это “место во времени” известно как “Божественное чувство призвания” из четвертой книги поэмы.
Есть еще одна особенность вордсвортовской эпифанической прогрессии, которую мимоходом отмечали разные исследователи английского романтизма: у Вордсворта от первых “мест во времени” к последующим совершенствуются словесные человеческие портреты. Отдельный труд, посвященный этой проблеме, появился только в 2002 г. Предыстория его такова. Дж. Бишоп в упомянутой статье 1959 г. (где была предложена первая научная систематизация “мест во времени”, встречающихся в поэме “Прелюдия”) между прочим отметил, что Вордсворт склонен “отделять индивидуума от толпы”. В 1977 г. Л. Лухан показал, что к структурному анализу романтических текстов может быть успешно применена гештальт-психология[217]. В его работе, правда, обсуждается гештальтная целостность текстов, а не образных рядов. В 1993 г. Дэйвид Хэни опубликовал монографию, посвященную романтическому концепту Боговоплощения[218]. “Прелюдия” в этом контексте стала рассматриваться как своеобразное воплощение поэта-Вордсворта в материальном поэтическом слове. В продолжение этих и других трудов, в 2002 г. мною была написана работа, в которой показано, что Вордсворт осуществил в “Прелюдии” свое воплощение не только в самой материи слова, но и в серии человеческих образов[219]. Из-за своеобразия его описательной техники, эти словесные портреты не бросаются в глаза: они существуют на уровне гештальтов. Причем портреты, наметившиеся в озарениях первых книг поэмы — менее гештальтны, чем человеческие образы последующих книг.
Читая “Прелюдию” в этом контексте, можно заметить, что от “Сноудона” тянутся прочные нити к эпизодам, проигнорированным Хартманом и Абрамсом. Можно обнаружить, что облик взбирающегося на Сноудон поэта претерпевает серию трансформаций, дублируя галерею портретов горных пастухов Озерного края, представленную в восьмой книге “Прелюдии” (VIII: 262–281). Сначала поэт пробирается сквозь ночной туман, скрывающий его фигуру. Затем его фигура озаряется лучами света, а силуэт приобретает отчётливый контур. Наконец, добравшись до вершины, поэт становится похож на пастуха на вершине скалы в кн. VIII, которого в середине поэмы поэт сравнивал с крестом собора, возвышающимся над монастырем Гранд Шартрёз.
При таком прочтении становится ясно, почему Вордсворт, усердно работавший над рукописями поэмы, включил в последнюю редакцию “Прелюдии” новый эпизод: своё посещение Шартрёза в 1791 г. (кн. VI: 420–488). Тем самым он освятил не только лик горного пастуха, но и — посредством смежающихся образов — себя самого, вступившего на трудный, полный препятствий, путь поэтического служения.
В 2002 г., когда я предложила толковать финальное озарение “Прелюдии” как перекличку со словесными человеческими портретами (кн. VIII) и Шартрёзом (кн. VI), были актуальны дебаты о том, чтo прежде всего воспевает Вордсворт: Природу или Человека. За последние 4 года в кругу западных вордсвортоведов утвердилось мнение, что Вордсворт является прежде всего певцом Человека. Майкл О’Нил (M. O'Neill), например, выступая на “Летних Вордсвортовских Чтениях 2006”, проходивших в Центре британского романтизма (Грасмир Озёрного края, Англия) при общем одобрении собравшихся ученых заметил, что Вордсворт описывал вовсе не Природу, а её образы в сознании Человека.
Как мы могли убедиться, во 2-ой половине XX — начале XXI веков оценка вордсвортовского вклада в литературу во многом определяется комментированием его “мест во времени”. Западные литературоведы всех направлений — структуралисты и деконструктивисты, психоаналитики, культурологи, историки идей и пр. — внесли свою лепту в изучение феномена вордсвортовских озарений [220].
Наработки вордсвортоведов оказали влияние и на сравнительное литературоведение. Сегодня известны три основополагающие монографии на английском языке, в которых исследуется история литературных озарений преимущественно на материале английской и американской литератур. Это труды Мориса Бежа (1971), Эштона Николса (1987) и Мартина Бидни (1997)[221] . В их исследованиях аргументированно показано, как практика использования литературных “эпифаний” в Великобритании, США и Канаде восходит к вордсвортовским “местам во времени”. При этом М. Бежа обращает особое внимание на различные методы маркировки и распределения озарений в английском и американском романе XX века. Э. Николс исследует, чем обернулось целительное свойство “мест во времени” в озарениях более поздних английских поэтов романтической и Викторианской эпох. М. Бидни, творчески переосмыслив некоторые постулаты французского философа Гастона Башляра (1884–1962), рассматривает литературные озарения как вербальные конструкты и пытается определить феноменологическую парадигму творчества каждого обсуждаемого им автора, будь то поэт или прозаик, англичанин или представитель другой культуры. Упомянутые исследователи, однако, заостряют внимание лишь на отдельных “местах во времени” Вордсворта, рассматривая их вне связи друг с другом, вне системы, целостность и многоплановость которой стала фактом современного вордсвортоведения.
Аналогичным “фрагментарным” подходом к озарениям Вордсворта, к сожалению, отмечены и работы более узких специалистов: компаративистов-романтиковедов. Таковы, например, труды К. Блэнка (о влиянии Вордсворта на Шелли) и К. Кробера (о перекличке поэзии Вордсворта и живописи Констебля и Тёрнера)[222].
Между тем, использование серии вордсвортовских озарений для создания поэтических биографий
