Приглашенье явное подняться / В высь на гору. После небольшой заминки, / Вброд реку перейдя, мы взяли этот курс / И лезли с рвеньем, пока тревожный страх / Не охватил нас, что нам не удалось догнать / Товарищей, вперед ушедших»).
Поддавшись искушению принять «приглашенье явное» улетающей вверх дорожки, молодые люди так никогда и не поровнялись с группой погонщиков. Следуя своим фантазиям, путешественники потеряли ориентацию не только в пространстве, но и во времени: по их представлениям, граница перевала их ждет впереди; и чем дольше они стараются приблизить момент перехода через Альпы, тем дальше от него их относит. Страхи — вместо более возвышенного «ужаса» — начинают овладевать Вордсвортом и Джонсом. «Расщелина» между надуманным, субъективно — идеалистическим, представлением о местности и действительностью становится по — опасному широка. Вордсворт и Джонс начинают подозревать, что представление о ландшафте, которое они самопроизвольно составили, неполноценно. Назревает необходимость обратиться к миру реальному. Вопрос в том, как это сделать.
Прежде чем описать возможные выходы из субъективного мира фантазии — в частности выход, выбранный Вордсвортом, который в итоге приводит его к новому откровению о существовании силы воображения, — необходимо остановиться на различии между субъективным видением мира, которым прельстились потерявшиеся путешественники, и экзистенциальным видением, которое тоже предполагает, что центр существования всего мира находится в субъекте. Вордсворт сам, уже в преклонном возрасте, в 1843 году, вспоминал своих о почти экзистенциальных ощущениях, диктуя Мисс Фенвик (Miss Fenwick) следующую заметку о написанной им некогда оде «Прозрения бессмертия из воспоминаний раннего детства» («Intimations of Immortality Ode»): «Я зачастую был неспособен думать об окружающих меня вещах как имеющих внеположное существование, и я обращался со всем что видел так, словно все было не обособлено, а принадлежало моей нематериальной природе»[186]. В такие моменты обостренного восприятия, которое описал поэт, весь универсум воспринимается им как единое органичное целое со всем богатством плохого и хорошего, а не как скопление разрозненных фрагментов «здесь» и где — то «там, не здесь»; не может быть и восприятия «прошлого» как времени, отделенного от настоящего; не может возникнуть и желания убежать от действительности, ибо бежать некуда. Разница между субъективным и экзистенциальным видениями мира заключается в том, что субъективное видение строится на иллюзиях и никак не сходится с фактами внешнего мира, как получилось с потерявшимися альпийскими путешественниками. Экзистенциальное видение — совсем иное, как в XX веке это сформулирует Николай Бердяев: в экзистенциальном видении ландшафт эмоционально принимается человеком внутрь, как он есть, без подмены внешних фактов своими заранее созданными образами[187]. Так происходит, например, в стихотворении Вордсворта «Нас семеро».
Девчушка из стихотворения «Нас семеро» («We are Seven», 1798) не считает себя разлученной с умершими братиком и сестричкой и пытается «общаться» с ними в своей повседневной жизни: она присаживается рядом с ними, у зеленых бугорков их могил, когда вяжет носки или подрубает носовые платки; она поет им песни, считает шаги до их пристанища от двери дома (шагов всего двенадцать), и даже иногда ест рядом с ними свою порцию овсянки. Когда ее спрашивают: «Сестер и братьев, девочка / Сколько у вас в семье?», она отвечает, что двое живут в северном Уэлльсе, двое уплыли в море, двое лежат на церковном дворе, а она живет с мамой в доме. Всего у нее, как ни пытается свести количество детей к пяти любопытствующий взрослый, всегда получается семь. Девочка помнит «живое» присутствие своих родных, сопереживает им (вспоминая о том, как «Малютка Дженни день и ночь / Томилася, больна»[188]), хотя и не отрицает факта их смерти.
В альпийском эпизоде герой — Вордсворт учится не подменять действительность вымыслом. Он — подобно маленькой героине из стихотворения «Нас семеро» — пытается научиться сопереживать, т. е. перестать воспринимать встречающихся людей и окружающую природу как отстраненные объекты. В результате поэт испытывает трансцендирование и возвращается на верную тропу.
Аналогичным образом приходит к трансцендированию и последователь религиозного экзистенциализма Николай Бердяев. Из субъективности — считает он — может быть два выхода: (1) выход путем объективации; (2) выход путем трансцендирования. Оба пути Бердяев поясняет: «Человек хочет выйти из замкнутой субъективности, и это происходит всегда в двух разных, даже противоположных направлениях. Выход из субъективности происходит путем объективации. Это путь выхода в общество с его общеобязательными формами, это путь общеобязательной науки. На этом пути происходит отчуждение человеческой природы, выбрасывание ее в объектный мир, личность не находит себя. Другой путь есть выход из субъективности через трансцендирование. Трансцендирование есть переход к транссубъективному, а не к объективному. Этот путь лежит в глубине существования, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с другим человеком, с внутренним существованием мира, это путь не объективных сообщений, а экзистенциальных общений. Личность вполне реализует себя только на этом пути»[189].
Если бы дезориентированные Вордсворт и Джонс вооружились ландкартой, лорнетом, компасом или стеклом Клода Лоррена — то есть инструментами, при помощи которых можно скорректировать размывшееся видение альпийского ландшафта или определить границы изображения, — и если бы они вернулись на тропу перевала эмоционально не преобразившись, то этот выход из субъективной замкнутости был бы через объективацию. Вордсворт уже пробовал пойти «путем объективации» в альпийском путешествии несколькими днями ранее: поблизости от Монблана. Но слишком сильная зависимость от внешних фактов, с точным соблюдением дат и наблюдательных позиций помешала путешественникам ощутить возвышенное в природе. Вордсворт опробовал и путь «субъективного видения», «проскочив» мимо самой высокой точки Симплонского перевала. В поисках возвышенного ему осталось обратиться к «транссубъективному».
После того, как в «Прелюдии» река задержала путешественников и они через некоторое время, наконец, столкнулись лицом к лицу с фактом, на который им открыл глаза появившийся местный крестьянин одной из горных деревень — фактом, что вершину перевала они уже оставили позади, — путешественники испытывают трансцендирование. И сопутствует этому переживанию осознание абсолютно новой силы, помогающей человеку осознать полноту своего существования. Имя этой силы — воображение[190]. Происходит прогрессивный скачок в развитии ума и личности героя поэмы. Внутренний мир поэта расширяется, чтобы прочувствованно принять в себя действительный ландшафт. Случается то, за что Вордсворт ратовал в предисловии к «Лирическим балладам», а именно: чтоб чувство «придавало важность действиям и ситуации, а не действия и ситуация — чувствам». С этого момента путешественники вновь оказываются на верной тропе перевала, зная, что они оставили позади и куда лежит их дальнейший путь.
Пусть тропа эта и спускается все ниже и ниже, а не ведет к горным вершинам, именно с нее вдруг открывается головокружительный вид на преображенный воображением, величественный ландшафт с «уходящими в бесконечную высь / лесами, гниющими, чтоб никогда не сгнить», с «недвижно — неизменными взрывами водопадов» и с «ветрами, задувающими ветры», — возвышенное описание ущелья Гондо с безошибочными мильтоновскими реминисценциями («Прелюдия», кн. VI, ст. 624–628). Использование Вордсвортом мильтоновской риторики — особенно в строке, «Of first, and last, and midst, and without end», которая почти буквально заимствована из утренней благоговейной молитвы еще не павших Адама и Евы «Потерянного Рая» Джона Мильтона, «Him first, him last, him midst, and without end» («Он <Творец> первый. Он последний, Он срединный / И бесконечный»), — сильно влияет на создание возвышенного настроения в этом отрывке поэмы[191].
Примечательно, что именно через обращение к транссубъективному (т. е. к другой личности) Вордсворт переходит к возвышенному мировосприятию и к общению с Богом, — как и определяет трансцендирование Бердяев. У Вордсворта природа не выручает путешественников сама по себе, хотя эта точка зрения (о том что сама природа «ведет поэта за пределы природы») прочно укоренилась в современном вордсвортоведении, благодаря Дж. Хартману[192]. Путешественники должны сперва возжелать человеческого проводничества и общения, начав с сожаления об удалившихся погонщиках мулов, чье исчезновение ведет к страхам и запоздалому осознанию, что
