что в моем положении это нецелесообразно. Однако Андреа и я решили, что мы должны обязательно посетить «маленького Мишу». Недалеко от нашей гостиницы в оговоренном месте мы сели в автомашину Рене. Никто нам не препятствовал. С тягостным чувством, которое сопровождает посещение тяжело больного человека, вошли мы втроем в холл большой современной больницы. Андреа, которая и без того подвержена эмоциям, переживала гораздо больше меня, поскольку мне за долгую жизнь чаще приходилось сталкиваться с тяжело больными людьми. Миша сделал нашу встречу совсем не трудной. Он приветствовал нас на своем больничном ложе в своем неизменно живом духе, как будто обстоятельства и место встречи были нормальными и такими, как всегда. Однако трубки от его руки к сосуду, висящему на штативе у его кровати, были красноречивы.

Оживленно, как и приветствие, протекала беседа. В отличие от других больных Миша не проронил ни слова о своих болезнях. Положение в Германии, политика правящих кругов были темами, по которым он не жалел сарказма. Политиков и судебных преследователей объединенной Германии он удостоил весьма едких слов. Более всего его интересовали здоровье и судьбы общих знакомых. Конечно, мы вспомнили умершего друга Ханса.

Примерно через четверть часа стало заметно, что к нашему посещению он собрал и исчерпал всю свою энергию. Все же, прощаясь, он встал с кровати и проводил нас до лифта, передвигая на колесах рядом с собой стойку с капельницей.

Перед отъездом мы не упустили возможности посетить нашего мужественно борющегося Мишу еще раз. Нам было ясно, что эта встреча будет последней.

Когда мы узнали о его смерти и поминали его, один из общих знакомых сказал: «Если бы у нас было сто «маленьких Миш», многое в нашей экономике делалось бы гораздо лучше». Как ни справедливы эти слова в отношении способностей Миши, истина все же куда жестче: ни сто, ни большее число людей его калибра не спасли бы ГДР. Пороки нашей страны и ее экономики были гораздо сложней и возникли не из-за отсутствия способных женщин и мужчин во всех жизненно важных отраслях. Десятки тысяч были готовы посвятить все силы процветанию социалистического общества. Напрасно, пороки общества были смертельны, потому что господствующая система бесконечно далеко отошла от идеалов социализма, потому что вопреки первоначально присущим социализму сущностным чертам самостоятельное мышление и действие были не востребованы. Все решения отдавались на откуп небольшому кругу закостенелых невежд. Энергия действия многих, важнейшие инициативы терялись на пороге этого ареопага. И все же женщины и мужчины, вроде Миши, не прекращали бороться за перемены. Во всяком случае, у него была привилегия частного предпринимателя быть в значительной мере более свободным в своих действиях от цепей закостенелого аппарата.

Возможно, к этому следует добавить и нечто иное: непреклонность известных мне людей еврейского происхождения. Я отмечал эту характерную черту еще у своего отца. Она оставила отпечаток на всей его жизни, определенную твердость в действиях в трудных ситуациях и повлияла на меня в юные годы. Эту непреклонность я наблюдал у других евреев - женщин и мужчин в окружении нашей семьи.

Стойкость, подобную которой трудно себе представить, продемонстрировала хрупкая Ева. Бежав из Германии, и, будучи жадной до впечатлений туристкой, она познакомилась в СССР с китайским писателем- коммунистом Эми Сяо и полюбила его. С тех пор Еву связывали с этим сподвижником Мао Цзэдуна не только совместный путь жизни, но и глубокая общая убежденность. Она выдержала многочисленные испытания в несказанно трудных обстоятельствах жизни и войны в пещерах Синьцзя-на, вплоть до семи лет одиночного заключения в ужасное время «культурной революции» в Китае. И после этого, и после смерти мужа она осталась верна стране, Родине ее троих сыновей, стране, ставшей и ее Родиной. На грани чуда эта маленькая женщина, почти не принимавшая пищи, в последние годы боролась с коварной болезнью. Семья и друзья уже считали ее безнадежной, однако ее неукротимая воля к жизни побеждала несколько раз. Когда я начал записывать эту историю, она отпраздновала в далеком Пекине свой девяностый день рождения. Спустя несколько месяцев и эта столь необычная жизнь завершилась.

Такая же сила воли была присуща Курту, немецко-еврейскому молодому коммунисту, ведя его по дорогам жизни, многократно обрывавшимся на пороге смерти. Так было в гражданской войне в Испании, где он воевал в интернациональных бригадах против фашизма Франко, и во французском лагере для интернированных, где он познакомился с моим отцом. Ужас смерти стоял перед его глазами, когда он, как и «маленький Миша», попал в ад Освенцима. Там непоколебимость его убеждений не только помогла ему выжить, но и отдать часть своей воли к жизни другим. За его стойкость даже охранники прозвали его «еврейским королем». Цель своей жизни, свой опыт он попытался поставить на службу мнимо социалистического немецкого государства. Падение государства, которое он считал своим, ударило по нему так же жестоко, как и по нам, но он продолжает неустанно выступать политическими средствами за свои антифашистские убеждения и против правого экстремизма в Германии. Чествований со стороны государства за это он не дождется. Правда, испанский король пожаловал ему титул почетного гражданина Испании.

Когда я думаю о непреклонности друзей-евреев, я просто обязан упомянуть Рудольфа, кожевника- еврея, выходца из Рейнской области. Мы познакомились уже довольно поздно как авторы книг на встречах с читателями в 1989 году. Рудольф представлял вместе со своей верной спутницей Розмари, которая с тех пор стала также близка нашим сердцам, их совместно написанную книгу «Желтое пятно», важную и все еще весьма актуальную работу о корнях антисемитизма в Европе. Политика руководства ГДР, далекая от понимания реальности и совершенно не готовая к реформам, доставляла им такую же боль, как и любому из наших друзей; проклятия и клевета после объединения в отношении всех ценностей и достижений нашей страны вызвали у этой пары такой же протест и укрепили их позиции, которые определяют нашу жизнь до сих пор. У Рудольфа, который за прошедшие годы опубликовал книги о времени своей эмиграции в Палестину, это произошло, как я это видел у евреев, таким же неизменным образом. Уже дожив до середины восьмого десятка лет, он возобновил свою прежнюю страсть судебного репортера, результатом чего стал блестяще написанный репортаж, на этот раз о процессе Маркуса Вольфа. Конечно, он никогда не был беспристрастным, наоборот, он отражал принципиальную позицию автора, со всем сарказмом по отношению к обвинениям, выдвинутым очень пристрастной юстицией.

Во время наших продолжительных совместных поездок в электричках в Дюссельдорф и обратно Рудольф давал мне не только политические и юридические советы, он постоянно развлекал наше купе юмористическими историями из своей богатой биографии, рассказами о жизни в Палестине и рогом изобилия еврейских острот. Наблюдать за отношениями этой неравной пары было трогательно, особенно когда Розмари добавляла забытую деталь какой-либо из многократно слышанных ей историй либо когда он при выходе из поезда, совершенно как кавалер старой школы, отказывался от любой помощи молодой женщины при выгрузке дорожной сумки.

Я не знаю, как сказалась бы на моем отце непреклонность этого типа евреев в годы падения ГДР и разрастания конфликтов с руководством. Он умер уже в 1953 году, времени его собственной активности и тогда еще больших надежд. Он никогда не воздерживался от критики, мелкие бюрократы партийного аппарата боялись его как «скандалиста». Удержала ли бы его в последние годы дисциплина, необходимая в столкновениях с «классовым врагом», как меня и брата, от открытого конфликта с политическим руководством? Я этого не знаю. Вероятно, я унаследовал слишком мало от его горячего, непреклонного темперамента. Но я уверен, что он разделил бы мою позицию и позиции моих друзей во времена преследований и клеветы после объединения. Он, безусловно, ни в чем не уступил бы нашим противникам в спорах на животрепещущие темы и в отшлифованной поэтической форме, возможно, на некоторых форумах или в ток-шоу дал бы выход своему «красному гневу». Несомненно, он сохранил бы верность идеалам, позициям, которые определяли его жизнь и жизнь нашей семьи. Пусть история «маленького Миши» не совсем оправдывает «вкрапления» моих личных воспоминаний об отце и других названных в завершение евреях - в своей непреклонности он был по-своему схож с ними. Вероятно, это качество происходит от тех глубоких корней, древней истории народа, на долю которого выпало столько испытаний. Насколько малой была возможность предвидения, настолько же, вероятно, исполнено смысла то, что маленький еврей из Польши, человек, переживший Шоа, нашел место своего последнего успокоения в земле своих предков.