всякие ограничения по возрасту, особенно если они касались езды на автомобиле, его истинной страсти. Напрасно я пытался уговорить его не ездить самому за рулем на большое расстояние между Берлином и Бонном. Не удалось отговорить его и от покупки нового, особенно скоростного БМВ. Спорить с ним и по этому поводу было бесполезно.

После моего официального ухода со службы прошел год, когда пришло известие о его смерти. У меня было такое чувство, что я потерял своего близкого друга. Хотя он и прожил прекрасную долгую жизнь - 92 года, многие из наших общих для нас целей так и остались не достигнутными. Тем не менее, он ушел из жизни с чувством исполненного долга. В этом ему можно позавидовать.

После смерти Уильяма 2 сентября 1987 года именно то общество, от которого он давно отошел, нашло слова признания. В письме с соболезнованиями президента ФРГ Рихарда фон Вайцзеккера говорится:

Его дух был свободен и молод до глубокой старости. Его жизнь определялась убежденностью демократа, который без колебаний решительно выступал за свободу и демократию. Он приносил жертвы там, где считал нужным, отстаивая свои основополагающие ценности. Его слово, как бы неудобно оно часто ни было, значило очень много. Оно находило слушателей далеко за пределами его собственной партии. Он не боялся конфликтов. Его всегда вдохновляло стремление преодолевать то, что разделяло не только поколения, но и немцев в разделенном отечестве.

Дорогая Соланж, дорогая Мириам, дорогой Чарли, Морис ушел от нас - к сожалению, очень рано. Смерть освободила его от долгих мучений. Как это ни верно, любое слово кажется слабым утешением.

Для нас Морис был верным другом, каких мало, он был близок нам, как родной сын.

Морис оставляет в нас воспоминание как о чудесном, высокоодаренном человеке. Многое нашло отражение в его статьях, книгах, фильмах и телевизионных передачах. Все это не может возместить Вам понесенную утрату.

В тот незабываемый вечер в Вашей парижской квартире, дорогая Соланж, мы чувствовали большую любовь и прочную сплоченность в Вашей семье. Морис любил Вас больше всего. Он не стеснялся говорить о своей большой любви к матери. Мы обнимаем Вас всех с самыми добрыми мыслями о Морисе. Во вторник мы будем с Вами.

Из-за воспаления легких в тот вторник, 5 января 1999 года, я не мог быть на похоронах. В прессе сообщалось, что на отдаленном кладбище собрались многие сотни людей, женщины и мужчины различного социального положения, различного происхождения и различных профессий. Такой же необычной, как и сам Морис, умерший в возрасте пятидесяти лет, была и эта траурная церемония. Конечно же, пришли многочисленные участники событий шестьдесят восьмого года, многие даже в этот день -в застиранных джинсах и заношенных пуловерах. Морису бы это понравилось. Буржуа - участники церемонии были одеты в строгие, преимущественно черные костюмы, латиноамериканцы, главным образом из Чили и с Кубы, сторонники Фронта национального освобождения из Алжира, депутаты, ветераны Сопротивления, киношники, журналисты, актеры и популярные певцы, троцкисты, коммунисты -все они собрались у его могилы. Пожилых евреев - друзей Соланж, одетых в кипы, нельзя было не заметить, как и известного в Париже католического священника в сутане.

После похорон пестрое общество до раннего утра следующего дня поминало на Монмартре своего и нашего столь же яркого и блистательного друга Мориса. Цыганский ансамбль сменяла группа рок-н- роллеров, слышалась латиноамериканская музыка, исполняли и экспериментальную музыку. Кто-то из друзей читал стихи, показывали клипы, где был снят Морис. Те, кто рассказывал об этом событии, описывали эту ночь, как будто они переселились в более счастливое время и все были в этом будущем, словно зачарованные.

Соланж так тяжело переживала смерть сына, что в своей боли даже не восприняла ни причин нашего отсутствия на погребении, ни слов нашего сочувствия. «Приходите, приходите! Мой Морис, мой Морис…»

У Соланж, должно быть, были очень глубокие отношения с сыном. Это почувствовали Андрея и я, когда приезжали на показ нашего совместного фильма и когда Морис пригласил нас на ужин к своей любимой «мамичке». Он был очень взволнован и в то же время очень горд, что его мама смогла так замечально справиться с обязанностями еврейской мамы. Мы знали о ее судьбе, о том, что она пережила Освенцим, и нам было даже неловко за оказанное нам внимание.

С любовью она разложила на большом круглом столе цветы и приборы и сама подавала длинную вереницу еврейских блюд. Несмотря на то что она выполняла обязанности хозяйки, эта маленькая живая женщина оставалась центром всеобщего внимания за столом.

В этот раз мы познакомились и с младшим братом Мориса - Чарли, тоже известным кинодокументалистом. Несмотря на неоспоримую похожесть на своего брата, он был совершенно другим - спокойнее, сдержаннее.

Позднее мы посмотрели его чудесный фильм «Можно ли растворить воспоминания в водах Эвиана», который Чарли посвятил матери. Средствами тонкой смеси из художественного и документального фильма Чарли рассказывает невероятную историю своей матери, в которой она сама присутствует как свидетель и главная героиня. Соланж произвела на нас большее впечатление, чем могла бы это сделать актриса. Зрителя потрясают лица и рассказы переживших холокост и глубоко трогает лирическая заключительная сцена в парке Эвиана. Какая жизненная сила скрыта в каждом жесте, каждом движении выявивших и сколько же людей уничтожило нацистское варварство! Эвиан… Конечно, воспоминания не могут быть смыты, вина и соучастие не могут быть устранены простым пребыванием выживших на водах, которое оплачивается правительством.

Люди стараются вытеснить эти ужасы из своей памяти. Будучи корреспондентом радио на Нюрнбергском процессе над военными преступниками вскоре после войны, я чувствовал это по отсутствию реакции моих слушателей. И это продолжает действовать. Нам все еще недостаточно удается донести до наших сограждан то, что делали немцы во имя немцев в Освенциме, Маутхаузене, Бухенвальде, Равенсбрюке, Бер-ген-Бельзене. Это непостижимое не было делом садистов-одиночек: это было сознательным следствием идеологии, носителей которой с восторгом принимали миллионы людей в Берлине, Мюнхене и Вене. И эта идеология действует и дальше, принимает формы насилия во все возрастающих размерах и не встречает серьезного противодействия. Вытеснить из памяти или смотреть в сторону. Почему такие нехитрые и имено поэтому такие действенные фильмы, как фильм Чарли, так редко доходят до нашей общественности?

На похороны Мориса мы приехать не смогли, за нами оставался долг перед Соланж. Мы встретились только через год в Париже. В этот раз Чарли довез нас до квартиры матери. Опять мы сидели за круглым столом, опять Соланж готовила, как она сказала, впервые после потери ее любимого сына, с которой она так и не смогла справиться.

На следующий день мы поехали на могилу. Морис задумчиво и серьезно смотрел на нас с фотографии, выбранной его матерью, таким мы видели его при встречах весьма редко. На могильном камне были выбиты другие имена -его отца, умершего в 1970 году, который оказал решающее влияние на Мориса, бабушки, кузины Розы Люксембург. Соланж гладила и целовала фотографию Мориса. Обняв Андреа, она рассказывала, что он говорил ей о поездках к нам: он чувствовал себя частью нашей семьи.

Вполне вероятно, что глубокая привязанность Мориса к семье, к матери стали причиной того, что из нашей случайной встречи выросла настоящая дружба.

Когда мы познакомились, ничто не предвещало, что в следующем бурном десятилетии, которое заставляло думать о многом и меньше всего о смерти, из встречи-интервью возникнут необычные отношения.

Это было в тот примечательный день 4 ноября 1989 года, когда на берлинской площади Александерплац в толпе журналистов за грузовиком, превращенным в импровизированную трибуну, ко мне