запиской предупредит, когда и где встреча? А может, хочет проверить, там ли семья? Как думаешь?
– А что? Может, и так. Дрожать не нам – Млынскому нужно.
– Оно конечно, – согласился Охрим.
'Иван' взял Шмиля под руку, повел в лес. Остановился у березы, ткнул пальцем в надрез.
– Моя работка. Будет что срочное – черкни и сунь сюда, под кору. Я рядом. Тут же приберу, а тебе передать нужно что, найдешь здесь же. Только как учили: прочитаешь – в огонь.
– Оно, конечно, только так.
– А теперь иди!
Охрим подошел к повару, получил полкотелка супа, два сухаря, уселся под деревом с бойцами.
На следующий день немецкие разведывательные самолеты появились в непосредственной близости от лагеря. Вдоль и поперек они утюжили лес, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. Изредка слышались пулеметные очереди: так, на всякий случай. И хотя не было никаких признаков того, что немцы обнаружили лагерь, Млынский приказал всем бойцам и командирам строго соблюдать маскировку, без дела из помещений не выходить, печки топить только ночью. Бойцы чистили оружие, чинили одежду, обувь. Особенно доставалось Бондаренко. Как заправский парикмахер он наголо стриг красноармейцев. Очередь его клиентов не уменьшалась. Работа шла под непрерывные шутки и смех.
Когда остриг Октая и поднес машинку к его усам, Октай вскипел:
– Зачем срезаешь?
– Не будет усов, будешь моложе.
– Зачем моложе? Лейла любит меня с усами. Без них совсем нет красоты. Это – раз. В них сила мужская. Это – два.
Бойцы встретили слова Октая взрывом хохота.
– Ладно, ладно. Чтобы жена не разлюбила, я только подправлю.
Дул ледяной ветер. Пришлось поднять воротник шинели. Млынский обошел посты, просил быть повнимательнее, поговорил с бойцами. Навестил раненых. Распорядился получше протопить помещения. Вернулся как бы окрепшим: встреча с бойцами всегда придавала ему сил.
Стянул гимнастерку и стал пришивать чистый подворотничок, оторвав от выстиранного носового платка узкую полоску. Кто-то толкнул в спину, так что майор уколол палец.
– Буду мешать тебе, – сказал Мишутка, пытаясь залезть на широкую спину майора.
Млынский порадовался тому, что мальчишка начал уже шалить.
– Ты где это пуговицы растерял?
– Какие пуговицы?
– От рубашки.
– Они сами потерялись.
– Снимай рубашку, будем пришивать вместе.
За этим занятием их и застал Алиев.
– Ремонтируетесь?
– Не то слово. Готовимся к празднику, – уточнил майор.
Получив рубашку с пришитыми пуговицами, Мишутка неохотно удалился. Он уже знал: когда к папе приходят его помощники, надо уходить.
– Слушаю вас, – обратился майор к Алиеву.
– Нашими разведчиками установлено, что немцы закончили строительство взлетной полосы. Сегодня на аэродроме приземлилось девять истребителей и около трех десятков бомбардировщиков 'Юнкерс-87'. Зафиксирована доставка на аэродром авиабомб и горючего. Охрана усилена за счет прибывшего подразделения. Нужно побыстрее нанести удар.
– Так-то оно так, только все нужно хорошо обдумать… Завтра праздник Октябрьской революции, получше накормите бойцов.
– Продуктов маловато.
– После праздника возьмем у гитлеровцев. На этом аэродроме.
– Отлично! Тогда пойду распоряжусь.
В этот день все проснулись раньше обычного. Настроение приподнятое. После сытного завтрака собрались в сарае, приспособленном под казарму. Посередине на самодельном столике стоял старенький радиоприемник.
– С великим праздником вас, дорогие товарищи! – торжественно поздравил майор. – Лейтенант Кирсанов, включите приемник!
Затаив дыхание, все с нетерпением смотрели на облезлую коробку приемника, еще не веря, что он может заговорить, что может состояться сам парад Красной Армии именно в Москве, на Красной площади: ведь гитлеровские листовки утверждали, что Красная Армия разгромлена, что немецко-фашистские войска уже подошли к Москве и 7 ноября 1941 года на Красной площади будет их парад…
Лейтенант Кирсанов, связист по военной специальности, повернул рычажок, сам волнуясь. Приемник затрещал, захрипел. Лейтенант что-то подкрутил, и все отчетливо услышали:
– Говорит Москва!
Кто сидел сзади, кинулся поближе.
– Да тише вы, черти, тише!
И вдруг знакомый-презнакомый голос. Такой же спокойный, уверенный:
– Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!..
– Он, Сталин!
– Жива Москва!
И плачущий, умоляющий голос:
– Дайте же послушать, братцы!
Каждому невольно казалось, что это его спрашивают из родной Москвы:
…– Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?
Каждый принимал обращение ленинской партии и Советского правительства и к себе лично и старался не пропустить ни слова:
…– На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков…
Пусть осеняет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков…
Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
За полный разгром немецких захватчиков!
Смерть немецким оккупантам!
Да здравствует наша славная родина, ее свобода, ее независимость!
Под знаменем Ленина – вперед к победе!
Опять марш, голос диктора:
– Сейчас на Красную площадь вступили пехотинцы, за ними – артиллерия и танки. Их путь с Красной площади – на фронт!..
Так и просидели на корточках, не шелохнувшись, вокруг приемника, пока не закончился парад. И тут раздался взволнованный голос Млынского:
