что меня направили в ваш отряд. Гестапо направило. Верно и то, что я согласился выполнить задание гестаповцев. Правда, самую малость покуражился. С ними шутковать опасно. Не дураки.

Охрим подробно изложил, кто его направил в отряд и с каким заданием. Передал письмо Млынской.

– На все это я пошел, повторяю, совершенно добровольно. Мало того, я ожидал такого задания, а когда получил его, считал себя счастливым человеком. Хотите верьте, хотите нет, но я радовался, как дите.

Млынский не спускал глаз с Охрима. Он и противен был ему и симпатичен: признался ведь, нашел в себе силы.

– Вот вы глядите на меня, товарищ командир, и небось думка у вас: 'Ну и подлец же ты, Охрим'. А я не подлец. Ей-ей, не подлец. На службу в полицию я пошел по совету соседа по дому, Павла Матвеевича. Он у нас секретарем подпольного горкома партии.

– Как фамилия? – оживился Млынский.

– Самойлов. Павел Матвеевич Самойлов. У него на левой щеке родимое пятнышко в копейку. А начнет говорить что, все руками от себя отгребает.

'Точно, Самойлов! – убедился Млынский. – Живой, значит!'

И к Шмилю:

– Продолжайте.

– Так вот Самойлов хорошо знал меня и доверял мне. 'Нам, Охрим, нужен свой человек в полиции, – сказал он, – тебе придется пойти в полицию. Будешь помогать нам. А мы по приказу партии в глубоком подполье работать будем'. Сами понимаете, я не мог ослушаться партийного секретаря, потому как уважал и верил ему, как себе. А чтобы мне веры больше было, он дал мне кое-какие документики и легендочку придумал. Как порешили, так и сделали. Все, что творилось в полиции, товарищ Самойлов знал до тютельки. Снабжал я его и документиками разными, и бланочками всякими. Одним словом, службу нес… – подумал, поправился, – несу исправно. А что на душе, сами понимаете. На глазах людей честных истязают, а я в стороне должен остаться. Я же не сукин сын, чтобы руки в ход пускать. Правда, голоса не жалел: кричал, ругал людей – это для немцев и их овчарок, чтобы не заподозрили. Словом, на душе кошки скребли, душу в кровь раздирали. Своему врагу не пожелаю такой должности. Теперь вижу, поняли, товарищ командир, почему я радовался, как дите, когда мне предложили к вам направиться. Самойлов, когда узнал об этом, тоже обрадовался. Мы, сказал он, давно ищем возможность установить связь с отрядом Млынского. Это боевой отряд, сказал он, и вместе мы такие дела будем делать, что немцам тошно станет.

Охрим вдруг поднялся.

– Что же это я, товарищ командир, вроде как байки вам рассказываю. Вы же мне можете и не поверить.

Резким движением Охрим отвернул пиджак, ловко распорол подкладку, достал сложенный листок бумаги, протянул майору:

– Читайте!

– 'Податель этой записки, – читал Млынский, – человек наш до мозга костей. Полицаем стал по моему совету. Как тебе известно, Иван Петрович, я оставлен в городе для работы в особых условиях. Когда узнал, что и ты обосновался под боком, я стал искать пути связаться с тобой. Возможность такая представилась, и мы незамедлительно воспользовались ею. О паролях и явках, о способах бесконтактной связи мы уполномачиваем вести переговоры с тобой подателя этой записки, Охрима. Наши предложения он доложит.

Крепчайше жму руку. Твой Павел'.

Млынский дружен был с секретарем горкома партии Павлом Матвеевичем Самойловым, хорошо знал его почерк, его любимые выражения 'наш до мозга костей', 'крепчайше жму руку'.

'Письмо его', – решил Млынский. Да и опыт работы в органах государственной безопасности подсказывал, что Охрим говорит искренне. Невольно воскликнул:

– Вот это да! Вот это здорово! – И уже сдержанно: – Сами понимаете, в нашем деле каждого человека нужно знать. Вы привели девять человек, а кого знаете по-настоящему?

– По-настоящему никого. А все же за двоих могу поручиться, глаз у меня мало-мало наметан на людей.

– Тут на глазок нельзя, Охрим. Давайте договоримся так. Для всех, кто вас окружает здесь, вы тот, кого прислало гестапо. И ведите себя так, как учили вас там. А наши дела мы будем обговаривать вот тут, у меня. Подозрений это не вызовет ни у кого, даже у немецкого агента, если им удалось заслать в отряд своего человека. Вы привезли мне письмо жены…

– Мне кажется, оно поддельное, но это моя догадка, не больше. Жену вашу не видел.

– Разберемся, Охрим… Так вот, я получил письмо от жены. Я обдумываю, взвешиваю все 'за' и 'против', возникает необходимость – советуюсь с вами. Все логично, не правда ли?

– Оно конечно, – подтвердил Охрим.

– Вы город хорошо знаете?

– Я в нем вырос.

– Как считаете, спасти жену и сына можно?

Охрим прикинул что-то в уме, неторопливо ответил:

– Трудно. Очень даже. Но попытаться можно.

– Спасибо вам, Охрим… А сейчас нам нужно расстаться: долго засиживаться нельзя.

Оставшись один, майор еще раз прочитал письмо жены. Если бы кто наблюдал со стороны, увидел бы, как въедливо он всматривался в каждое слово, каждую букву. Затем вынул из кармана гимнастерки фотографию жены и сына и долго смотрел на дорогие сердцу лица.

Положил фотографию в карман, снова достал, взглянул, опять положил на место рядом с партийным билетом. Закурил сигарету, заходил по комнате, а в голове думы, думы… Как они там?.. Живы ли?.. Как помочь?..

Он не мог оставаться один, пригласил Алиева.

Вид майора не на шутку напугал политрука.

– Что с вами? Не больны ли вы? Млынский положил ладонь на плечо Алиева, ответил:

– Хуже, Хасан Алиевич. У меня большая неприятность. Прочтите, – и протянул политруку письмо жены.

Алиев подошел поближе к окну, пробежал глазами письмо, встревожился.

– Если не секрет, как письмо попало к вам?

– Охрим принес. Человек он наш, но пришел по заданию немцев. Письмо ему вручили для передачи мне гестаповцы.

– Почерк-то чей?

– Вроде ее рука, и решительность тона ее. В то же время от письма несет чужим, чуждым жене. Как бы вам это понятнее пояснить? В данном случае содержание письма чуждо духу моей Анны Сергеевны. Она не такая, чтобы просить помощи для себя. Она сама старается преодолеть любую трудность, встретившуюся ей на пути, и страшно ранима, когда ей предлагают руку помощи. Чтобы самой попросить – никогда. А вот помогать другим – ее страсть. Уж свою Анну Сергеевну я знаю хорошо! Чтобы не волновать меня, не причинить малейшего огорчения, она будет молчать, готова пойти на любое испытание. Из-за самолюбия, из-за обостренной гордости какой-то. А тут 'опасность', 'приезжай', 'увези', 'умоляю'. Нет! Не ее это слова, чужие!

– Как бы там ни было, но если ваша семья действительно схвачена гестапо, надо подумать, как помочь.

– Спасибо, Хасан Алиевич, за участие в моем личном горе, только мы вряд ли можем помочь. Гестаповцы определенно захватили жену и сына для того, чтобы заманить в ловушку не только меня, а главное, наш отряд. Ведь они отлично понимают, что один я ничего не могу сделать. И тут, решая этот вопрос, слишком мало ошибиться нужно, чтобы накликать на отряд непоправимую беду. На мой взгляд, есть лишь одна возможность: обратиться за помощью к подпольщикам, действующим в городе.

Млынский передал в деталях свой разговор с Охримом.

– Так это же здорово! – воскликнул политрук. – Самойлов с товарищами обязательно поможет! Надо