сына, которому можно сделать больно, а можно и вообще умертвить. И не сразу, постепенно, и на глазах Анны Сергеевны. Можно намекнуть, что и в отношении самой Млынской придется прибегнуть к физическому насилию. И не только намекнуть, но и дать почувствовать, как это бывает больно.

Женщина есть женщина. А если женщина еще и мать, кроме того, имеет старенькую мать, которая тоже арестована со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями, следует рассчитывать, что Анна Сергеевна обязательно даст согласие, будет делать, что ей прикажут.

Итак, Млынская – агент гестапо. С сыном и матерью ее поселят на окраине города в удобном для круглосуточного наблюдения домике, разумеется, у надежного хозяина, агента. Млынской будет продиктовано письмо ее мужу. Заставят! Содержание письма краткое: она с сыном и матерью проживает нелегально по такому-то адресу – указывается адрес. Из своего города ей пришлось бежать, опасаясь ареста. Но и здесь небезопасно, так как идут аресты коммунистов. Кто-либо может прознать, что она жена чекиста. Трагедию можно предотвратить, если Млынский возьмет их в отряд. Сделать это нужно срочно, так как завтра может быть уже поздно. Гестапо направляет с этим письмом в лес к Млынскому надежного агента. Агент пойдет с легендой, которая будет разработана отдельно. Млынский, узнав, что его семье грозит смертельная опасность, конечно же, рискнет с группой бойцов или партизан пробраться в город, чтобы забрать семью. Расставленные по специальному плану засады на подступах к дому, вокруг него и даже в самом доме – в комнате владельца захватывают Млынского и его товарищей и доставляют в гестапо. Если Млынский связан с городским подпольем и привлечет его представителей, совсем отлично: тогда гестапо заполучит нить, ведущую в подполье.

В случае неудачи предусматривался запасной вариант: в отряд Млынского внедрятся три-четыре опытных агента с заданием убить Млынского и его ближайших помощников.

Отто Кранц одобрил план и разрешил приступить к его выполнению.

Глубокой ночью Анну Сергеевну доставили в гестапо, в кабинет Зауера.

Зауер поднялся из-за стола, вышел навстречу, улыбаясь.

– Надеюсь, мадам простит, что причинил беспокойство, пригласив на дружескую беседу в столь поздний час?

– Сын может проснуться. Увидит, что меня нет, плакать будет. Надеюсь, вы понимаете, что ребенок может даже заболеть, если испугается?

– Ваш покорный слуга тоже имеет детей, но дело прежде всего… Садитесь, пожалуйста. Нет, нет, поближе, в это кресло, удобнее. И я с вашего разрешения сяду…

Зауер тоже сел и продолжал:

– И этой ночью не удалось поспать ни минуты. Знаете, заботы, заботы, заботы. К слову сказать, и о вашей судьбе.

– Значит, вашей заботой надо объяснить то, что гестапо арестовало меня и сына? – не без иронии сказала Анна Сергеевна.

– Все гораздо сложнее, мадам. Вынужденная мера. Сейчас все объясню. Буду с вами предельно откровенен. Надеюсь, что и вы ответите, тем же.

– Скрывать мне нечего: никакого преступления ни я, ни тем более мой сын не совершали.

– Конечно, конечно, хотя у нас с вами разное понятие о преступлении. Но перейдем к делу. Ваш муж Иван Петрович Млынский – коммунист. До войны работал начальником городского отдела НКВД. В начале войны стал начальником Особого отдела дивизии. Но дело не в этом, хотя уже тот факт, что ваш муж коммунист, чекист, – это уже преступление.

– Быть патриотом по-вашему преступление? Странное у вас понятие о патриотизме!

– Не будем говорить о политике. Пусть политикой занимаются другие. Где ваш муж сейчас?

– В начале войны он ушел в Красную Армию. А где сейчас – не знаю.

– Вы говорите неправду. Нам все о нем известно. Сейчас ваш муж партизан!

Анна Сергеевна вздрогнула, с трудом сохранила спокойствие, еле удержалась, чтобы радостно не воскликнуть: 'Он жив! Жив мой Иван!'

'Значит, она знает все о муже. Может быть, даже поддерживает с ним связь', – по-своему понял поведение Млынской Зауер.

– Я знаю, вы очень любите сына, мужа, вас волнует их судьба. Правильно я говорю?

– Разумеется, я люблю их. Разумеется, их судьба меня волнует. Это подсказывает здравый смысл.

– Вот и превосходно! Не так уж трудно, оказывается, найти общий язык с умной женщиной. А вы женщина умная и, конечно, понимаете, что судьба вашего мужа…

Гестаповец не спеша закурил, глубоко затянулся, пустил колечки…

– Я сказал бы больше: жизнь вашего мужа, вашего сына, наконец, ваша жизнь находится в ваших же… да, да, в ваших руках.

– Как понять вас? – насторожилась Анна Сергеевна.

– Должен вам откровенно, честно сказать, что отряд вашего мужа фактически уничтожен. Осталась небольшая горстка фанатиков, возглавляемая вашим мужем, но их участь, конечно, также решена: они окружены. Еще день – и все они погибнут. Счет идет даже на часы. Вот почему я вынужден был прервать ваш сладкий сон, мадам. И добавлю, чтобы ничего от вас не таить: дал указание пока не уничтожать этих фанатиков. До результатов разговора с вами.

– Но что вы от меня хотите?

– Благоразумия. Мы гарантируем жизнь вашему мужу и его безрассудным товарищам, если они прекратят бессмысленное сопротивление. Откровенно скажу: беспокоюсь не за них, а за жизнь своих солдат. И так в этой варварской стране их погибло немало. Зачем лишние жертвы, если их можно избежать, правда? А от вас требуется очень и очень немногое: всего-навсего написать мужу несколько строк. Разве мое предложение не свидетельствует о гуманности, мадам?

– Вы говорите о гуманности, а по какому закону гуманности вы бросили в тюрьму меня и моего сына? Или, может быть, у вас в гитлеровской Германии особое понятие о гуманности?..

'Не слишком ли!' – подумал гестаповец.

– По какому праву, спрашиваете? А как с вами иначе поступить, если вы укрываете партизан, а значит, тоже выступаете против великой Германии?

Зауер ударил кулаком по столу.

– Вы забываете, где вы находитесь! Упрямцев здесь не упрашивают, а ломают! Стоит подумать над этим. Здесь нет места для дискуссии. Или вы согласны оказать нам небольшую услугу или… Удивляюсь! Ведь наше предложение больше выгодно вам, нежели нам.

– Не тратьте попусту время. Предателя вы из меня не сделаете. Никогда!

– Не торопитесь. А то ведь потом пожалеть можно! У вас будет два дня на размышление.

Гестаповец нажал на кнопку. А когда на пороге появились два эсэсовца, приказал:

– Уведите арестованную!

Телефонный звонок помешал Зауеру опорожнить стакан водки.

Охрима вызвали в гестапо утром. Охрана провела в кабинет Шмидта.

– Курите. – Шмидт протянул сигареты Охриму. Закурил сам. Глубокая затяжка дымом успокоила Охрима. Шел в гестапо – волновался, не знал ведь, как примут, что скажут.

Шмидт спросил, как идут дела в полиции и даже поинтересовался, как чувствует себя разжалованный Раздоркин.

Неторопливо, обдумывая каждое слово, Охрим рассказывал:

– Кривить душой не стану. Новый начальник старается. Очень даже. В работе себя не щадит и требует того же от подчиненных. Но полицейские нервничают. Проявил себя на задании Клык, глядишь – нет Клыка, партизаны убили. Отличился Тупейко – последовал за Клыком. Давеча Сорока хорошо сработал, и его лишили жизни партизаны.

Шмидт насторожился:

– Вы хотите сказать, что партизаны имеют своего человека в полиции?

– Я, господин Шмидт, не хотел бы утверждать этого. Дело не моего ума. Я говорю, что вижу, а вы уже судите…

– Конечно, конечно. Каждому свое, – поспешил подчеркнуть Шмидт. – Петренко активен, этого у него