голубые?

Улыбается! Он ее просто дразнит. С мужчиной, старшим и умным, говорил бы серьезно.

— Я с тобой серьезно разговариваю, — сказала Зоя недовольно. — Мне же надо твои планы знать. А то заявишься с какой-нибудь, как снег на голову: Зоя, мы сегодня поженились…

— Не заявлюсь, — успокоил ее Федор. — С чего это вдруг жениться? Мне еще учиться вон сколько. А потом — работу хорошую найти. Чтобы и деньги, и перспективы… А потом и жениться можно. А можно и не жениться. Девки-то сейчас какие… В десятом классе была одна: люблю до гроба, ты мой идеал и все такое. А как сказал, что у меня ты и дети, — так сразу и не до гроба, и не идеал. Не, с этим делом надо поосторожней.

Зоя вдруг затосковала, чуть не до слез. Вон как Феденька рассуждает… осторожно. Как старик. Старенький девятнадцатилетний старичок неземной красоты и в фартуке с оборочками. И в этом, наверное, тоже ее вина.

— А чего это ты о женитьбе вдруг? — заинтересовался Федор, подозрительно приглядываясь к Зое. — Случилось чего? Или бабская дурь?

— Бабская дурь, — согласилась она. — Ничего не случилось. Замуж меня сегодня позвали.

— Это кто же? — Федор смотрел с еще большим подозрением.

— Да так, сумасшедший один. Павел Браун.

— Красавчик, — недовольно сказал Федор.

— Зато травмированный, — защитила Зоя красавчика Павла Брауна. — Левое ухо у него плохо слышит.

— Ну, это еще неизвестно, почему плохо! — Федор скептически хмыкнул. — Может, спичкой ковырял… А ты его давно знаешь?

— Да я его совсем не знаю. Видела пару раз. А Серый его на работу позвал.

— Вот это уже интересно, — оживился Федор. — Тогда можно и подумать. Расскажи, что знаешь…

Но Зоя ничего не успела рассказать — из глубины квартиры донесся грохот, стеклянный звон и возмущенный Сережин крик.

— Начинается, — поднимаясь, проворчал Федор. — Сейчас кого-нибудь выпорю. Ты только не мешай.

— Ну, когда я тебе мешала? — с некоторым ехидством возразила Зоя. — Я тебе даже помочь готова. Розги в соленой воде отмочить, ремень подать… Или ты их плеткой?

Федор надменно фыркнул, задрал нос и пошел на звуки разгорающегося дежурного вечернего скандала. Выпорет он кого-нибудь, как же. Только однажды она слегка шлепнула Маньку — причем за дело! — так Федор после этого целый вечер ее точил, перечисляя все средневековые, как он сказал, орудия телесного наказания: розги, плетки, ремни, трости, палки и линейки. Федор у нее начитанный.

Дежурный вечерний скандал как-то неожиданно сошел на нет, и в кухню все ввалились уже совсем мирные и веселые. Оказывается, никто ни в чем не виноват. Оказывается, Манька просто полезла за мячиком под стол, а Сережа, не заметив ее, как раз в этот момент вставал из-за стола, ну и чуть не наступил. Но все-таки не наступил, успел шарахнуться в сторону. И, конечно, сбил стул и сам чуть не упал. Никто не пострадал, никто не испугался, никто не обиделся и вообще все молодцы. Только кошка прыгнула на стол и свалила стакан с карандашами и ручками, но и стакан не пострадал, потому что пластмассовый. И к тому же из стакана вывалилась любимая Аленкина заколка в виде ромашки, которая потерялась навсегда давным-давно, еще на прошлой неделе, и Аленка по этому поводу все это время тихо грустила. А сейчас, когда ромашка нашлась, так обрадовалась, что прицепила ее на Манькины рыжие вихры и все время любовалась со стороны. Вот все как хорошо получилось.

И вообще все у них получается хорошо. Дети здоровые, умные, красивые. Федор не собирается жениться в ближайшем будущем. Нина платит за индивидуальные занятия бешеные деньги и, похоже, не скоро бросит. В «Фортуну» завтра идти не надо. Дядя Миша опять насолит для них страшное количество огурцов. Елена Васильевна в обстановке глубокой секретности шьет для Аленки бальное платье ко дню рождения… Абсолютно все у них получается.

Ну и на кой ей тогда выходить замуж? Тем более — за того сумасшедшего Павла Брауна, который к тому же признается, что жених он не завидный…

После ужина Сережа сам вызвался погулять с девочками. Наверное, опять на всякие сайты больше разрешенного просвистел. Или так сильно те блестящие штаны понравились?

Или и Сережа тоже постепенно становится домработником, привыкает к обязанностям, которые для мальчиков его возраста никак не могут считаться сами собой разумеющимися?

— Глупости, — сказал Федор, когда она осторожно поделилась с ним своими сомнениями. — Он старший брат, значит — должен. Я ему сто раз объяснял, может, просто наконец дошло… А может, действительно штаны эти хочет. Вымогатель. Ты чего это штопаешь?

Зоя штопала свою старую ночнушку, которая была вполне еще ничего, только на спине немножко протерлась… В общем, так протерлась, что даже треснула поперек. Что ж теперь, выбрасывать, что ли?

Федор составил вымытую посуду в сушку, старательно вытер руки, аккуратно повесил полотенце — и вдруг быстро наклонился через стол и выхватил у нее из рук недоштопанную ночнушку. Зоя такого коварства не ожидала. Ну вот, сейчас опять начнет нотации читать.

Федор встряхнул ее ночнушку, порассматривал на свет, нашел дыру и грубо сунул в нее изуродованную руку, разрывая протертое место еще больше. Растопырил оставшиеся пальцы, гневно потряс ими в воздухе и грозно спросил:

— Это что такое?!

— Вполне еще ничего… была. — Зоя хмуро наблюдала, как стремительно и непоправимо расползается дыра. — Еще носить и носить… Она мне нравилась. Я к ней привыкла.

— Ну, еще бы! — Федор скептически хмыкнул и принялся старательно рвать ее многострадальную ночнушку на квадраты. — За десять лет к чему угодно привыкнуть можно. Что ты все время дурью маешься? Мы что, не в состоянии потратить пятьдесят рублей на такую ерунду?

— Да зачем тратить-то? — вяло возразила Зоя. — И может, они сейчас дороже… И эта пожила бы еще.

Да что ему возражать… Разговор на эту тему был не первый, и не второй, и даже не десятый. Никаких аргументов Федор не слышал, сердился и обзывал ее жлобихой.

— Жлобиха, — и сейчас обозвал он без всяких эмоций, просто факт констатировал. — Мы что, бедствуем? Ты вообще сумасшедшие деньги зарабатываешь. Я тоже не так уж мало… для калеки и студента. Или мало? Темиргалиев хочет знакомого привести, тоже из каких-то беженцев, тоже у сына с языком проблемы. За хату жильцы платят как по часам. И Сережа на свой компьютер зарабатывает, даже еще больше… Или сократить ему этот Интернет? Все равно там ничего полезного, дурь одна.

— Нет, не сокращай, — торопливо попросила Зоя. — Он ведь не круглые сутки там сидит, правда? И никакую дурь не ищет, я в прошлый раз глянула — а он статью по топологии читает, какого-то американца. Страшная заумь, я ничего не поняла. А для него это радость. Как же это можно — радость сокращать? Не надо. Детям вообще ничего не надо сокращать…

В детстве у нее было много радости. Все ее детство было одной большой непрерывной радостью. Кажется, она всегда получала все, что хотела, — и шмотки, и игрушки, и книжки, и на гимнастику ее папа и мама водили по очереди, даже если им было очень некогда, а англичанка вообще к ним домой заниматься приходила. А Сашка водил ее в кукольный театр, гулял с ней по набережной под каштанами, потом уже вместе с Люсей гуляли, потом — вместе с маленьким Сережей… На школьный выпускной вечер все пришли — и ее родители, и Сашка с Люсей, и Сережа, и Федор… У Люси на руках была маленькая Аленка, и Люся ей все время рассказывала, что вокруг происходит. Аленке было чуть больше полугода, она внимательно слушала, смотрела своими необыкновенными глазами и улыбалась. Перед тем как улыбнуться, обязательно выплевывала соску. Люся говорила: «Чего плюешься? Солнышко мое бессовестное!» И все смеялись. А Сережа говорил: «Наше! Наше солнышко бессовестное!» И Саша одобрительно хлопал сына по плечу… У Сережи и Аленки детство тоже начиналось счастливо. И у Маньки оно обязательно было бы счастливым. У них было бы не меньше радости, чем было у нее…