— Ну, ладно, ладно, — поднимаясь, примирительно говорит Рогов. — Что уж ты на самом деле? Неужели не понимаю?

В другом месте он присел на пенек, пощупал на солнечной стороне его шершавую кожу. Да, здесь по-настоящему тепло.

Тепло… Рогов сильно трет лоб, как будто стараясь вспомнить что-то трудное и давно-давно забытое:

«Ох, Валя, Валя!..»

Нашел в кармане помятый листок письма и, разгладив его на колене, стал читать заново, от слова до слова:

Еще и еще раз перечитывает Рогов письмо, потом опускает его между коленями. «Ну разве так можно? — спрашивает он себя. — Разве можно, чтобы так трудно было?»

Потом он встает и снова начинает подниматься в гору. Дорога крутая, но сердце бьется уже спокойнее, мысли не мечутся, в голове ясно.

А вот и верховая седловина. Рогов выпрямился, медленно расстегнул фуфайку, снял кепку. О, как же далеко видно отсюда! Родимый край..

Внизу глубокая падь — Черная Тайжина, а чуть подымешь взгляд — видишь бесконечную гряду то желтоватолысых, то лесом укрытых гор. Прямо на востоке глаз еле различает далекое розовое полыхание вечных снегов на хребтах Алтая, на севере поднимается дымное облако над городом Сталинском.

А если бы подняться еще выше… Рогов на минуту закрывает глаза, потом снова всматривается в неоглядный весенний мир. Кузбасс! Но ведь это слишком тысяча километров с юга на север, почти от Телецкого озера на Алтае, через поймы многочисленных горно-шорских рек, до Мариинской тайги у великой сибирской магистрали, вот он — Кузбасс!

Кузбасс, выросший, как рабочий, возмужавший, как солдат, чистый и строгий в своих простых одеждах.

Кузбасс — это шахты, заводы, электростанции, колхозные пашни. Кузбасс! Сколько же нужно прожить, не старея, не уставая, чтобы переделать хотя бы часть твоей великой, твоей нужной работы! И сколько тепла необходимо освободить из твоих щедрых глубин!

Рогов смотрит на снежные хребты, обрамляющие южный Кузбасс с востока, потом делает такое широкое движение, как будто кладет ладонь на острое плечо одного из горных отрогов.

— Подожди, — говорит он тихо, — подожди немного, и до тебя доберемся, и в твои недра придем. А сейчас… просто рук нехватает, ничего не попишешь…

Свежим воздушным током со стороны Черной Тайжины донесло звонкий перестук топоров. Глянул вниз — словно на крыльях с горных высот спустился. В снегах и желтых проталинах, в темной зелени пирамидальных пихт, в вербном цветении кустарников падь Черная Тайжина до краев наполнена серебристо-синим светом.

Даже руками развел, так не хотелось отрываться от всего, что глаза видят.

А пора, нужно еще пройти к новым шурфам. Рогов оглядывается на северный склон, по которому поднимался, и вдруг видит, что по извилистой тропе кто-то идет. Пристально всмотрелся и угадал Бондарчука. Парторг шел, широко махая руками, и по всему видать — торопился.

— Ты что ж это? — закричал он из-за кустов. — Ищу целый час, а он, извольте, разгуливает, Кузбассом любуется!

— Правильно, любуюсь… — признался Рогов. — Жалел, что тебя нехватает рядом.

Бондарчук присел на соседний сухой бугорок, вытер вспотевшее лицо и устало передохнул.

— Уморился…

— А что случилось?

— Да ничего особенного… Знамя привезли прокопчане, тебя вот ищу — вот и все. Что могло случиться?

Потом им стало, очевидно, немного не по себе: сидят два взрослых человека друг против друга и в прятки играют. Рогов пригладил носком сапога кустик сухой травы и машинально вытащил коробку папирос.

Бондарчук смахнул пот с бровей и, внимательно глянув из-под ладони на товарища, спросил:

— Что-нибудь очень трудное?

— Очень. — Рогов подал конверт с письмом. — Почитай. Я не жалуюсь, — это, чтобы ты понял.

Несколько минут Бондарчук читал и перечитывал письмо Евтюховой. Временами под глазами у него набегали морщинки. Потом он аккуратно свернул письмо вчетверо, вложил его в конверт и, ударив о ладонь, сказал:

— Понимаю. Тяжело. В таком деле трудно словами помочь… Но жизнь-то, Павел, ни на одну секунду остановки не сделала. Наша большущая жизнь!

— Я тоже над этим думаю… — отозвался Рогов.

— Думаешь!.. А ты это чувствуешь?

— Стараюсь… — Рогов улыбнулся и тряхнул головой. — Знаешь что, Виктор, пройдем к дальним шурфам. Беспокоит меня что-то монтаж подстанции.

— А на шахту?

— Так я же это еще и для того, чтоб соскучиться по ней.

Бондарчук поднялся.

— Тогда пойдем!

А где-то уже в пути Рогов осторожно спросил:

— А ты что искал-то меня? Сердце весть подает?

— Подает, конечно, — подтвердил Бондарчук. — Была у меня Галина Вощина, рассказала о своей встрече с Валентиной, о твоем разговоре со Стародубцевым…

— Ага… — Рогов невольно ускорил шаг.

Возвращались они уже в поздние сумерки. На одном из крутых поворотов тропы остановились. Бондарчук положил руку на плечо Рогова, слегка притянул его к себе.

Внизу по цепочкам и созвездиям огней угадывались линии рудничных улиц, контуры кварталов. В серебристых сумерках на противоположном скате не видно было домов, и оттого светлые квадратики окон казались вделанными прямо в гору.

Земля дремала. Над горизонтом неслышно ступала негасимая синеватая зорька, на севере, по ту сторону гор, полыхали зарева огней над городами и рудниками. Неподалеку в темных зарослях пихтача кричала птица-невидимка, и почему-то казалось, что дышит земля кузнецкая — земля сильная, молодая.