— Слава Богу, я живу в этом столетии! В этом ужасном веке с его горестями и бедами. Но, слава Богу, моя жизнь и началась, и закончится во время землетрясения.

— Простите, вы ведь не собираетесь ее курить?

Маркус закрыл глаза. Дурацкая конструкция. Так и подмывает извратить грамматику в ответ: «Да, курить ее я не собираюсь» или «Нет, я собираюсь ее курить».

— Простите, я спросила…

— Я слышал, — мягко произнес Маркус, поворачивая голову к соседке по единственному подлокотнику, разделявшему каждую пару пластиковых типовых кресел в длинном ряду. — А собственно, почему нет?

При взгляде на собеседницу раздражение как рукой сняло: соседка оказалась стройной симпатичной азиаточкой с очаровательной щербинкой между зубами, хвостом на макушке и в армейских штанах; на коленях у нее (ничего себе!) лежал его научно-популярный труд «Часовые бомбы и внутренние часы организма: путешествие в генетическое будущее», созданный в соавторстве с писателем Т. Бэнксом и выпущенный прошлой весной.

— А потому, болван, что в Хитроу курить запрещено. Особенно здесь. И уж конечно нельзя курить эту чертову трубку. Кресла приварены друг к другу, а у меня астма. Причин, мне кажется, довольно?

Маркус добродушно пожал плечами.

— Вполне. Интересная книжка?

Для Маркуса это было внове. Встретить своего читателя. Встретить его в зале аэропорта. Он всю жизнь писал академичные тексты, которые читал малый круг избранных, и почти всех он знал лично. Он никогда не пускал свои работы, как половинку одежной кнопки, плыть к безвестным берегам.

— Что, простите?

— Не беспокойтесь, если вы против, я курить не буду. Просто хотел спросить: интересная книжка?

Девушка сморщилась и перестала казаться Маркусу такой уж хорошенькой — подбородок явно великоват. Закрыла книжку (распахнутую на середине) и взглянула на обложку, будто забыла, что читает.

— На мой вкус, ничего. Немного непонятная. Заумная.

Маркус нахмурился. Идея этой книги принадлежала его агенту. Материал излагается на двух уровнях — научном и популярном — и строится по парному принципу: в одной главе Маркус описывает научные достижения в области генетики, в другой писатель рассуждает на ту же тему с позиции будущих перспектив, литературы, «а что будет, если» — и так на протяжении восьми пар глав. Маркус, у которого были сыновья университетского возраста плюс Маджид, собиравшийся учиться праву, согласился в этом участвовать из меркантильных соображений. В итоге книжка не стала для него удачей, необходимой и достаточной, и Маркус относился к ней в общем-то как к провальной. Но чтобы непонятная? Заумная?

— Э-э-э, в каком смысле непонятная?

Девушка уставилась на него с неожиданным подозрением.

— Это что, допрос?

Маркус отпрянул. Вдали от дома, от лона семьи его чалфенистская самоуверенность была не столь сильна. Прямой по натуре человек, он не видел смысла задавать иные вопросы, кроме прямых, но в последние годы стал замечать, что чужие не всегда так же прямо ему отвечают, как его немногочисленные знакомцы. Во внешнем мире, за стенами колледжа и дома, для общения с окружающими требуется что-то еще. Особенно если в собеседники набивается такой, как Маркус: немолодой мужчина с экстравагантными кудряшками и в очках с половинчатой оправой. В этом случае разговор нужно приправлять любезностями, проходными фразами, всякими «спасибо» и «пожалуйста».

— Что вы, какой допрос. Просто я тоже собираюсь почитать эту книгу. Слышал, она неплохая. Потому-то мне и интересно, что вы нашли в ней непонятного?

Убедившись, наконец, что Маркус не серийный убийца и не насильник, девушка расслабилась и позволила себе откинуться на спинку кресла.

— Не знаю. Скорее, она даже не непонятная, а пугающая.

— Почему?

— Ну, все эти генетические схемы.

— И что?

— Они так относятся к организму… Говорят, что есть гены, отвечающие за ум, сексуальность — практически за все. Выдумали какую-то рекомбинацию ДНК, — девушка произнесла этот термин осторожно, будто пробуя воду, проверяя осведомленность Маркуса. Его лицо осталось непроницаемым, и она заговорила увереннее. — Зная, какой участок ДНК за что отвечает, можно, прямо как радио, включать то или выключать это. Что они и намереваются проделать с той несчастной мышью. Жуть, да и только. Я уж не говорю о патогенных, то есть провоцирующих заболевание, телах, которые разводят в этих своих чашках Петри. Я изучаю политологию и хочу спросить: чего они добиваются? Кого хотят уничтожить? Надо быть чертовски наивным, чтобы не понять: с помощью этих штук Запад жаждет расправиться с Востоком, с арабами. Быстрый способ избавить мир от мусульман-фундаменталистов. Да, я говорю серьезно, — прибавила она, увидев, как брови Маркуса поползли вверх, — кошмарные творятся вещи. По крайней мере, благодаря таким книгам начинаешь понимать, как близки наука и научная фантастика.

С точки зрения Маркуса, наука и научная фантастика были похожи на два корабля, разминувшихся в ночном тумане. Робот у фантастов — даже у его сына Оскара — на тысячу лет обгоняет тех роботов и тот искусственный разум, которые удалось создать ученым. У Оскара воображаемые роботы могут петь, танцевать, разделять его радости и страхи, а в Массачусетском технологическом институте несчастный технарь медленно и кропотливо учит машину воспроизводить движения одного-единственного человеческого пальца. Вместе с тем простейшие биологические факты, например устройство обычной клетки животного, не составляют загадки разве что для четырнадцатилетних подростков и ученых вроде него самого; первые рисуют их в школьных тетрадях, вторые пытаются внедрить в них чужеродную ДНК. Между