— А в Россию ехать — тоже вопрос. Ну кому я там нужен? Это здесь, в Хуррамабаде, я крупный координатор, — он саркастически хмыкнул, — а в России своих до зарезу. Не знаю… На всякий случай инвалидность себе сделал. Хочешь, тебе сделаю? Стольник всего! Очень удобно: во-первых, гуманитарную помощь можно получать. Во-вторых, всякие там льготы. Проезд бесплатный. Много чего. А кто в Россию хочет ехать, тому вообще без этого никак!

— Нет, не надо, — Ямнинов отмахнулся. — Ты мне лучше вот что скажи…

И прямо изложил свою надобность.

— Да ты не в себе, — рассмеялся дядя Миша и покрутил пальцем у виска. — Ты чего?! Зачем это?

— Надо. Надо мне, надо, — настойчиво повторил Ямнинов. — Я уезжаю завтра. Я дом продал.

— Дом продал? — изумился дядя Миша. — Иди ты! Строил, строил — и продал?

— Продал, продал, — кивал Ямнинов, глядя в сторону. — Мне надо. Я эту штуку положу в контейнер. На таможне договорился, пропустят. Не будут шмонать. А там и подавно не станут — кому я там нужен? А через пару месяцев приищу покупателя да толкну тишком. Думаешь, на такую вещь покупателя в России не найду? Ого! Да там его тыщи за полторы можно впарить!

— Ну, не знаю… — нерешительно сказал дядя Миша. — А дом за сколько отдал?

— За тридцать, — уверенно соврал Ямнинов. — Дешево, да. Но мне быстро нужно было, я не дорожился. Все в порядке. Деньги Марине переправил — она квартиру покупает. У меня только триста зеленых осталось… Как думаешь, можно?

— Триста зеленых? — Дядя Миша в задумчивости сплюнул попавшую в рот чаинку. — Не, за триста такую дуру, думаю, не купишь… Впрочем, не знаю. Только лучше бы ты с этим делом не вязался. И бабки потеряешь, и, не дай бог, зацепят тебя где-нибудь — не распутаешься.

— Ты мне голову не морочь, — отрезал Ямнинов. — Не учи, сам ученый. Если знаешь, к кому обратиться, скажи, а нет — так я пойду, у меня дел — во сколько! Уезжаю завтра. Не понимаешь, что ли?

— Ишь, ишь! Прямо пар от тебя идет, Николай, — недовольно сказал дядя Миша. — Приспичило!.. Завтра!.. Если уж ты такой умный, о чем раньше-то думал? Кто ж за полдня такие дела делает?

Они помолчали.

— Разве что у Саида спросить… У него были ребята, предлагали кое-что по мелочи. Да я-то с такими делами не вяжусь, а ты, если башки не жалко, пожалуйста, пробуй! — Дядя Миша нехотя поднялся. — Ну что расселся? Пошли тогда! Подожди, газ выключу…

Они шагали по городу — шагали не быстро и не медленно, а так, как ходят в Хуррамабаде люди, когда идут по делу, — и Ямнинов, занятый своими тяжелыми и злыми мыслями, только угукал иногда, поддерживая разговор.

Когда свернули на Красных Партизан, дядя Миша взглянул на часы и сказал:

— Вот что, давай-ка на базар заглянем… он, наверное, еще на базаре.

Саид стоял в том ряду, где торговали посудой. Солнце сияло на хрустале, плавило позолоту дорогих сервизов.

— Нет, бабушка, — хрипло толковал он безнадежно слушавшей его изможденной старухе, делая ударение в слове «бабушка» на второй слог. — Нет, так не пойдет, бабушка! За что я вам три тысячи российских буду давать? Вы мне принесите хорошую пиалу, не колотую, я вам за нее дам три тысячи… или две тысячи дам, если маленькая. А такую битую пиалу я не покупаю, бабушка. Мне такая не нужна, бабушка. Понимаете?

У Саида не было ни верхних, ни нижних передних зубов. Поэтому слова вылетали шепелявыми и щедро сдобренными слюной. Кроме того, по-русски он говорил с чудовищным акцентом. Впрочем, старуха поняла главное — денег ей за этот товар не дадут, а другого, судя по отчаянно-терпеливому выражению ее темного лица, у нее не было. Она молча пожевала губами, повернулась и медленно пошла прочь, неся щербатую пиалу в безвольно опущенной морщинистой руке.

— Как дела, дядя Миша? — приветливо захрипел Саид, освободившись. — Дела идут?

— А, какие у нас дела, — отвечал дядя Миша. — Это у тебя, Саид, дела, а у нас делишки. Крутимся помаленьку…

Несколько минут говорили обо всякой ерунде, совершенно Ямнинову не интересной.

— Ты мне, Саид, вот что скажи, — перешел наконец дядя Миша к делу.

Саид не удивился.

— У меня нет! — он совершенно не опасался, что его услышат, и поэтому не понижал голос. — А у пограничников спрашивал, дядя Миша? Ты же с пограничниками работаешь! Это их трясти надо!

— Да не ори ты, Саид, — сморщился дядя Миша. — Что ты как на базаре, честное слово… Нет у меня среди пограничников такого человека.

Саид задумался.

— У меня тоже нет. Тогда — к Юнусу-узбеку ехать. У него точно есть.

— У Юнуса? — с сомнением повторил дядя Миша.

— А сколько денег? — спросил Саид.

— Триста, — ответил Ямнинов.

Торговец Саид сощурился и ловко сплюнул сквозь свои зубные дыры.

— Триста не говори, — заговорщицки посоветовал он, сверля Ямнинова черными глазами. — Говори двести! Обойдутся!

Случился недолгий, но бурный спор. Саид и дядя Миша отстаивали противоположные точки зрения: Саид толковал, что нужно начинать с минимума, постепенно повышая цену, а дядя Миша — что цену с первого раза следует давать серьезную, живую, а иначе к тебе как к покупателю продавцы потеряют всякий интерес.

Ямнинов только крутил головой, прислушиваясь к их взвинченной беседе.

В конце концов ни на чем не сошлись, а к Юнусу двинулись вместе. Всю дорогу Саид хрипло орал и плевался, живописуя дяде Мише свои планы. Планы касались обзаведения небольшим магазином, где Саид сможет торговать посудой, антиквариатом и золотом. «Базар — не магазин! — восклицал Саид, забегая вперед и полуоборачиваясь. — Нужен магазин! С окном! С дверью! Чтобы покупатель видел — это не базарная сволочь, это серьезные люди торгуют!» Дядя Миша посмеивался. «Золото! — отвечал он. — Ты перегрелся на своем базаре, Саид. Какое золото? Как только ты разложишь золото на прилавке, зайдут два кулябца с автоматами, скажут тебе: ну-ка, Саид, будь добр, сложи-ка все вот в этот мешок, да поскорее! Впрочем, может быть, мешка у них не будет — они его у тебя попросят». Саид хрипло негодовал: «Охрану поставлю! Охранник сам будет с автоматом! Как всюду люди живут, а? Торгуют же, дядя Миша!» Дядя Миша отмахивался. «Охранник с автоматом! Сам охранник тебя и подломит!.. А то, что всюду торгуют, так нам до этого далеко». Саид апеллировал к Ямнинову: «Э, дядя Миша из мухи делает слон! Зачем делать из мухи слон! Если бы у меня не пропали бабки, я бы уже открыл магазин! И ничего бы не случилось! Только у меня в Питере деньги остались! Я туда ездил клюквой торговать: наторговал две тысячи, зашил в ручки сумки, купил билет на поезд, сумку у проводника бросил, сам пошел на дорогу что-нибудь купить — колбаса- малбаса, помидор-мамидор… Прихожу, а мне говорят: была облава, у проводника нашли анашу, и его со всеми сумками арестовали в милицию! Йо-о-о-о-о-моё! — крикнул Саид, воздев руки к небу, и еще кое-что добавил непечатное. — Теперь мои две тысячи в этой проклятой сумке в милиции на вокзале. Вот уже скоро полгода! Его никак не судят, сумку не отдают… Как быть? Я здесь, сумка в Питере… Правда, сейчас его родственники деньги собирают, чтобы без суда выпустили. Милиция четыре тысячи запросила… Э, откуда у бедного человека такие деньги? Они думают, он всю жизнь планом торговал. А этот кондуктор, может, первый раз дурь повез — и сразу попался… Верно?»

Притащились в кишлак за Водонасосной. Саид уверенно вел переулками.

— Ну вот что, — он остановился у каких-то ворот. — Вы тут подождите, я сейчас.

Во дворе злобно лаяла и рвалась с цепи собака.

Через две минуты Саид вышел, сияя. За ним выглянул плосколицый и узкоглазый человек с усиками, цепко рассмотрел Ямнинова, кивнул дяде Мише. Должно быть, это и был Юнус-узбек.

— Хорошо, что дома! — ликовал Саид. — Дело есть, Юнус!