Ориф уже открывал дверь.

Тогда Ямнинов рванулся вперед и упал на колени.

— Я вас очень прошу! — кричал он, не замечая, что по щекам струятся слезы. — Пожалуйста, Ориф! Ориф, я вас умоляю! Ну дайте мне хотя бы немного денег! Ну пожалуйста!..

Он полз за ним, плача и хватая за ноги.

— Э, падарланат! — возмутился Ориф, пиная его остроносым лаковым ботинком. — Ты выступаешь, а я тебе деньги плати!

Но все же сунул руку в карман и швырнул ему в лицо сколько попалось — две стодолларовые бумажки.

— Послезавтра утром приеду — чтоб ты свое говно из дома уже вытащил! — кричал Ориф, держась за ручку двери. — Все это дерьмо! Шкафчики! Табуреточки! Понял? Чтобы духу твоего не было!

Когда он захлопнул за собой дверь, Ямнинов поймал на себе оледенелый взгляд нотариуса.

Ямнинов вздрогнул, накрыл оружие углом одеяла и только после этого отозвался, поднимаясь:

— Я здесь, Хамид! Сейчас, подожди…

Он спустился вниз и отпер дверь. Накренившись на левый бок, Хамид Чумчук стоял на пороге, заложив руки за спину и по своему обыкновению мелко посмеиваясь. Он был в зеленом чапане и тюбетейке.

— Заходи, — предложил Ямнинов.

— Э! Зачем заходить! Я так просто заглянул, — сказал Хамид и, вопреки собственным словам, тут же приступил к ходьбе. Она давалась ему с некоторым трудом: пришлось задействовать руки, и теперь он резко отмахивал левой, чтобы сохранить равновесие, одновременно топая правой ногой.

Хамид Чумчук работал теперь сторожем у Ибрагима. Несколько лет назад Ибрагим построился на самом берегу, в считанных метрах от воды. Ямнинов говорил ему — зря, опасно, плохо кончится. Так и вышло — прошлым паводком огромный дом снесло. А река снова как ни в чем не бывало изменила русло и теперь шумела метрах в пятидесяти от руин — словно в насмешку. Впрочем, Ибрагиму это все до лампочки: купил три участка рядом, начал новое строительство, ухмыляется — мол, посмотрим, кто кого… Хамид сторожил стройку и частенько заглядывал к Ямнинову попить чаю.

— Большой дом, большой дом строит Ибрагим, — забормотал Хамид, как только немного наискось умостился на табуретке. Он улыбался и каждую следующую фразу подтверждал кивком. — Хе-хе… Что ж, все правильно: большому человеку — большой дом, маленькому человеку — маленький дом… или вообще никакого дома, хе-хе… Большой человек наймет другого человека — поменьше, а тот — совсем маленьких людей. Маленькие люди строят, тот, что побольше, за ними приглядывает, а самый большой человек приезжает раз в неделю посмотреть, как дело идет. Хе-хе…

Ямнинов зажег газ.

— Чаю попьем, — сказал он.

— Ц-ц-ц-ц-ц! — Хамид поцокал языком, восторженно озираясь. — Какой дом ты построил, Николай! Какой дом! Только у большого человека может быть такой дом! Впрочем, нет! Вот у Ибрагима — дай ему бог сто лет счастливой жизни — никогда не будет такого дома. Больше — будет, дороже — тоже будет… но такого! Нет, такого не будет, хе-хе…

— Нет у меня уже никакого дома, — равнодушно бросил Ямнинов. — Все, теперь другой хозяин у этого дома.

— Как это? — удивился Хамид. — Продал?

— Продал, — кивнул Ямнинов, криво улыбаясь. Почему-то Хамиду ему было легко сказать правду. Может быть, потому, что Хамид тоже был нищим. — Да нет, шучу, не продал. Отняли, сволочи. Приехали вчера, пригрозили, отвезли к нотариусу… вот и все. Давай чай пить.

Хамид сжался, словно его ударили кулаком по макушке.

— Во-о-о-ой! — протянул он через секунду, с испугом глядя на Ямнинова. — Правда?

Ямнинов только махнул рукой. Он ополоснул чайник, бросил щепоть заварки, налил кипяток. Выставил на стол две пиалы.

— Девяносто пятый, — сказал он. — Давно берегу. Думал, мои приедут, я их девяносто пятым напою… Вот так. Есть-то хочешь?

Заглянул в картонную коробку в углу.

— Картошка осталась. Сварим?

— Во-о-о-ой… Беда, — шепотом ответил Хамид. Глаза у него стали как у лемура — круглые, зрачки под самый ободок.

— Да ладно, — безучастно сказал Ямнинов. Он положил четыре неровные картофелины в кастрюльку и сунул под кран. — Разберемся. Пей чай-то, пей.

— Пора мне, пора, — заторопился вдруг Хамид, не притронувшись к пиале. — Пойду, пойду… Дела. Плиточников проводить… пойду.

Ямнинов понимал, в чем дело: Хамид уверен, что несчастье подобно чуме. А от больных нужно держаться подальше.

— Смотри, — сказал он. — А то посиди. Скоро сварится.

— Нет, нет, — бормотал Хамид. Он наклонился к Ямнинову и проговорил испуганным шепотом: — Уходить тебе надо, Николай! Уходить! Эти люди… если они такое могут…

— Да разве это люди, — бросил Ямнинов. Он чувствовал ровное тепло ненависти: словно нагретый кирпич приложили к груди. — Это волки, а не люди. На них капканы ставить надо. Ладно, разберемся.

— Эти люди все могут. — Хамид короткими шажками приближался к дверям. — Надо от них бежать, бежать!

Ямнинов хмыкнул.

— …Ты что, Николай! С ними нельзя! Если они придут, а ты еще здесь — все!

— Э! — поморщился Ямнинов.

— Бежать, бежать! — твердил Хамид Чумчук. — Бежать!

Ямнинов чертыхнулся. Он уже раскрыл рот, чтобы сказать Хамиду все как есть: что бежать он не собирается, а собирается, наоборот, встретить гостей по-свойски, и все у него для этого готово, — но вовремя осекся.

— Ага… — скучно протянул он. — Да не буду я бежать никуда… Что мне? Подумаешь… До утра поживу здесь, ничего. — Ямнинов усмехнулся. — Так договаривались.

— Большие люди не могут терпеть, когда у маленьких людей что-нибудь есть, — прошептал Хамид.

Взялся за ручку, оглянулся:

— Бежать, Николай! Бежать. Это такие люди.

И выскользнул за дверь.

Ямнинов долго сидел за столом, прихлебывая чай. Потом слил зеленоватый кипяток и высыпал полопавшиеся картофелины на тарелку.

Уже стемнело.

Он поставил стул у края лоджии и сидел так, глядя в сиреневый сумрак майской ночи. Вдалеке за холмами стояло светлое зарево Хуррамабада. Ближе — мерцали редкие огоньки кишлака. Проезжала иногда машина по дороге на Риссовхоз, и свет фар скользил перед ней, словно желтое крыло.

Он не испытывал ни волнения, ни жалости, ни обиды, что все так бесповоротно кончается, — только холодную, злую решимость и торжество.

Думать было не о чем. Душа успокоилась и терпеливо ждала намеченной развязки.

Есть не хотелось, но все же он очистил картофелину, обмакнул в соль и стал сосредоточенно жевать.

Нет, не прав Хамид. «Люди, люди…» На человека у него разве поднялась бы рука? Разве стал бы он сидеть в засаде, зная, что придется иметь дело с человеком? Нет, никогда.

Ночь проходила, сопровождаемая звоном сверчков. С реки тянуло прохладой, иногда пробегал легкий ветер, и листва перешептывалась ему вслед.

Когда поднялась луна, Ямнинов перешел на другую сторону дома и встал у раскрытого окна.