Да, фронтовикам нередко снятся их ранения и родные хаты.
Мне на ночевке приснился в который раз наш ростовский дворик с разгуливающей по траве маминой любимицей Туськой — пестрой кошкой с длинным и утончающимся, как у крысы, хвостом. усатой, знаменитой на весь коммунальный дом мышеловкой. Надо же, Туська приснилась. Даже упоминать о таком сне неудобно.
И в какой момент и где приснилась — на войне с Японией, в августе сорок пятого!
Кстати, старшина Колбаковский, уважаемый Кондрат Петрович, высказался в том смысле, что это не самостоятельная война, а последнее сражение великой войны, которая началась для вашего народа событиями на Хасане в тридцать восьмом году и продолжилась боями на Халхин-Голе в тридцать девятом и в Финляндии — в сороковом. У старшины роты своя теория, свой взгляд на военную историю. Ну, а парторг Микола Симоиенко провел беседу о событиях на озере Хасан и реке Халхпн-Гол.
Выкроил время. На большом привале. Закончив рассказ, спросил солидно:
— Какие будут вопросы, товарищи?
— У меня вопросик. — Руку тянул Погосян.
— Пожалуйста.
— Что, без нас союзникам не одолеть Японию? А? — У Погосяна сильный акцент, и потому его вопросы звучат очень веско, — Не по существу, однако отвечаю… Видишь ли, товарищ Погосян, я лично считаю: без нас никак не справятся.
— Еще интересуюсь… Америка да Англия с нами союзнпчают поневоле, по расчету. Они ж хотели столкнуть пас с Гитлером, а он сперва кинулся на них, потом уж на нас. Так вот, интересуюсь: после войны Америка да Англия не скурвятся. не будут ва нас кого натравлять?
— Ругаться не стоит, товарищ Погосян… Лично я считаю: чему-то должны научиться.
— И я так считаю… А как считают в Америке, мы не знаем…
Симоненко наморщил лоб, собираясь ответить Погосяну. но раздалась команда к построению, и все поднялись с земли. Беседа парторга как будто сразу отошла в прошлое, но я успел подумать: 'Уроки истории для империализма? Может быть. Однако обреченность застит ему перспективу…'
За ночь, точнее, за четыре часа маленько передохнули, и теперь все суетятся, весело покрикивают. Во сне прихватывало холодком, да и по предрассветыо воздух свежий, не иссушенный.
Но выплескивается на небо заря, выкатывается из-за горного гребня солнце, и вот-вот будет обычное: жара, пекло, ад, куда пока не попал рядовой Логачеев.
Зашагали натощак — завтрак будет на марше. — под ЕОГЙМП сильней и сильней чавкали болотистые луга, дурно пахнувшие испарениями (жижи вдосталь, а воды все-таки кет), перед глазами дыбились скалистые оголенные отроги, исполосованные трещппами. Казалось, до гор рукой подать, но шагаем и шагаем, а они словно не близятся.
Сон еще не сброшен окончательно, однако идем ходко — радость наступления! По Внешней Монголии тоже был марш, и как он трудно давался. А тут будто не тот же зной, не то же безводье, не те же бесконечные, оплетающие ноги версты. Вперед к победе, вперед к миру! Я стараюсь ступать легко и чувствую, как автомат пересчитывает мне ребра. Вперед — это правильно, но перед победой и миром были и будут бои. Ныне совершенно очевидно: японцы заранее увели из приграничья главные силы, потому здесь такое относительно слабое сопротивление.
Командир полка говорил: главные группировки за Хинганом, там, на Маньчжурской равнине, предстоит генеральное сражение, однако не исключено, что японцы попытаются раньше нас выйти к Хингану с другой стороны, захватить перевалы, закупорить горные проходы. А вывод прежний: быстрей вперед, вперед, на войне упреждение противника много значит.
Здесь, в предгорье, войска пылят поменьше: почва не та да и вроде бы рассосались по степи, верней же — растянулись, кто ушел далеко на юг, кто вроде нашей дивизии болтается посередке, кто отстал, пу это тылы, они вечно отстают в наступлении. Где-то вдали погромыхивает канонада, изредка пролетают паши самолеты, японских не видно. Над горными вершнпами сгущаются облака, из белых превращаясь в пепельно-серые, а кое-где и в грязно-черные, эти рваные тучи временами закрывают солнце. Натянет грозу, польет дождь? Давненько мы не чуяли, что это за явление природы.
Нас нагнали полевые кухни, по завтрак все-таки подзадержался. По уважительной причине. Только- только собрались устраивать прпвал, как на сопке справа затарахтел пулемет, в голове полковой колонны замешкались, остановился и наш батальон.
— В укрытия! В укрытия!
Какие тут укрытия — ссыпались по ту сторону караванной тропы, за камни и чахлые кустики. И за высокую траву. Будто трава и кустики могут задержать пулеметную очередь. Пулемет — я определил: станковый, «гочкис» — бил короткими очередями, по куда — враз не попять. Ясно одно: нужно подавить. И тут-то я в который раз пожалел о близости — по расстоянию — к полковому начальству: командир полка приказал командиру ближнего батальона, то есть первого, а тот приказал командиру ближней роты, то есть первой, уничтожить огневую точку! Всегда мне чтонибудь достается. Хотя все равно кому-нибудь надо уничтожать вражеский пулемет. Я повел роту, маскируясь кустарником, в обход сопки, вдогонку донеслось комбатово: 'Глушков, не пурхайся! Втемяшилось?' Втемяшилось, и пурхаться мне ни к чему, нужно не терять времени, но и терять своих солдат я не намерен.
Поэтому поспешать буду осторожно. Кстати, я не совсем понял, почему посылают стрелковую роту, почему не обработать высотку из пушек, из минометов? Или так быстрей и надежней? Может быть.
Так либо иначе, рота где короткими перебежками, где по-пластунски охватила сопку. Пулеметчики пас заметили: пули засвистели в траве, свист их был как свист косы. Мы вели огонь из ручных пулеметов, винтовок, автоматов, и «гочкис» посылал очереди то в один конец нашей цепи, то в другой. Я подумал: 'Кидается как бешеный, из стороны в сторону'. Оборачиваюсь: два минометных расчета тащат своп игрушки во главе с сампм командиром минометной роты. Запыхавшись, докладывает, что прибыл по приказанию комбата, раньше не смогли, отстали на марше.
Я отвечаю, что лучше поздно, чем никогда, что давай, мол, обрабатывай сопку из свопх самоваров, а потом стрелки атакуют ее.
Мины ударили по высотке, ее заволокло дымом, мы забросалп ее гранатами и поднялись в атаку. Пулемет тявкнул, захлебнулся.
Взбираться по крутоватому склону было нелегко. Наконец добрались до площадки, обложенной плоскими камнями. Представлятьто «гочкис» я представлял, но реальность оказалась более впечатляющей: пулемет был покорежен, а два пулеметчика к нему цепями прикованы! Смертники! Японцы мертвы, в посеченных осколками куртках; овальной формы каски валяются рядом; рядом же и горка ручных гранат, похожих на паши «лимонки»: не успели воспользоваться.
А на Западе тоже приковывали к пулемету цепями за руку либо за ногу немцев-'штрафников', власовцев, сам видел. Думаю об этом и напряженно жду сообщений, есть ли потери в роте. Потеря была одна, зато какая — лейтенант Петров ранен в грудь, навылет. Жаль хлопца, и повоевать как следует не удалось. Я подошел к нему. Он лежал на брезентовых носилках, санитары готовились спустить его вниз, куда подъедет санитарная летучка. Теперь опять ищи замену. Из резерва вряд ли пришлют, придется ставить белобрысых, большелобых, смешливых сержантов, снова переводить из помкомвзводов во взводные, заодно и свой, первый взвод отдам, так будет лучше, хватит с меня ротных забот. Понимаю отчетливо: коль выбивает взводных лейтенантов, а на смену пм непотопляемые сержанты, — значит, война всерьез.
Я наклонился над Петровым — грудь перебинтована, лпцо бескровное. Он открыл глаза, прошептал:
— Не повезло…
— Крепись! Придет санитарный автобус, эвакуируем в госпиталь.
— Прощайте, товарищ лейтенант…
— Прощай, друг! Поправляйся…
— Поправляйся! — сказал и Иванов, еле удерживая слезы.
Вот еще один человек мелькнул на моем воинском пути и исчез, я даже толком не узнал его. В общем, парень неплохой.
А сколько их мелькнуло и кануло в водовороте войны, и фамилию-то не всегда запомнишь… Бывает,
