Трофимов…

И Герье не долго думая отправился к Трофимову.

Дом, где жил Трофимов, был очень хорошо известен доктору Герье, который помнил, как он был тут с Варгиным в тот знаменательный для него день, когда он увидел в первый раз молодую девушку.

Герье, идя к Трофимову, не выяснил себе хорошенько, как он, собственно, относится к этому человеку. Сам Трофимов, в особенности в разговоре, скорее, нравился Герье, даже положительно нравился, но подозрительны были его сношения с Авакумовым, и это было единственное, что, казалось, можно было сказать против Трофимова…

Вообще по дороге к Трофимову Герье, вспомнив и взвесив все, опять почувствовал расположение и приязнь к нему и уже думал и даже мечтал о том, как прямо и задушевно поговорит с Трофимовым и как тот мягко и ласково станет вести свою речь…

Но мечтам этим не суждено было осуществиться. Дом Трофимова был заколочен наглухо. Ворота были заперты, и две доски пришиты к ним накрепко гвоздями. Дверь закрывал деревянный щит, каким обыкновенно защищают парадный ход, когда намереваются оставить дом надолго запертым. В нижнем этаже ставни были затворены и заперты и задвинуты железными болтами…

Этот заколоченный, словно ставший «слепым» дом был похож на дряхлого старика, о времени молодости которого уже забыто; казалось, будто здесь и не жили никогда, и дом вечно стоял таким пустым и погруженным в тишину и безмолвие.

Доктор Герье сначала было подумал, что ошибся, но дома нельзя было не признать.

Однако ни спросить, ни вызвать никого нельзя было. Герье походил, постучал… Только сухой деревянный отзвук ответил на его стук. Дом был по всем признакам необитаем…

Грустно и как-то томительно печально стало бедному доктору, будто в этом безмолвном доме было схоронено что-то для него близкое, родное, с чем приходится ему расстаться навеки, и он остановился, поникнув головою и опустив руки.

Извозчик, привезший доктора Герье, с любопытством смотрел, как барин ломится в заколоченный дом. Несколько прохожих оглянулись на него. Остановился мальчик с корзинкой, невесть откуда всегда появляющийся в таких случаях…

Доктор Герье, видя, что у дома нечего ему делать, потому что все равно ничего не добьешься тут, решил все-таки узнать хотя что-нибудь.

В те времена в Петербурге, как, впрочем, и до сих пор еще у нас в провинциальных городах, все интересные новости в околотке узнавались в ближайших лавочках и магазинах, которые служили сборным местом, куда приходили вестовщики, передавали свои сведения и сами узнавали, что случалось кругом любопытного… Здесь обсуждались семейные дела почти всех живущих кругом, здесь узнавалось раньше, чем где-нибудь, кто женится, кто выходит за кого замуж, кто умер и сколько оставил наследства, кто обеднел, кто разбогател, кто приехал и кто уехал, словом, лавочка заменяла газету и служила источником всех новостей.

Как раз напротив дома Трофимова была лавочка часовщика, и Герье решился обратиться туда.

Часовщик, почтенный человек, в больших синих очках и в парике, по-старинному, с косичкой, очень охотно отвечал на все вопросы и постарался удовлетворить любопытство доктора, но он лишь знал, что Трофимов, получив внезапное известие о смерти какого-то своего родственника, уехал внутрь России по делам наследства, которое должен был оставить ему этот родственник.

Больше ничего не знал часовщик, а для доктора Герье это было все равно что не получить никаких сведений. Где же ему было разыскивать Трофимова по всей внутренней России!..

Так и вернулся бедный доктор к графу Рене в гостиницу, не разузнав ничего…

Несмотря на то что граф ждал доктора, исполнительный и точный в своих обязанностях дворецкого Баптист не пустил Герье сразу, но проделал всю процедуру доклада и только после этого ввел его в номер, где сидел граф.

Рене сидел с книгою в руках, но не читал ее. Мысли его были далеки и от книги, и от номера гостиницы, и даже от Петербурга…

— Ну, что? — с живостью спросил он при входе доктора, возвращаясь к действительности от своей задумчивости.

Доктор пожал плечами.

— Представьте себе, граф, ничего… То есть ничего нового не мог узнать. Мой приятель Варгин уехал, Трофимов тоже уехал, и дом его стоит заколоченным…

— Я так и думал! — безнадежно произнес граф и опустил голову. — Я так и думал, — повторил он. — Найти мою дочь было бы слишком большое счастье для меня, а оно, видно, не суждено мне на земле… Все прошло, все погибло…

— Полноте, граф, — начал было доктор.

Ему хотелось утешить, хотелось сказать что-нибудь, но он и сам был расстроен, и слова не вязались у него.

— Ужасно, — продолжал граф, перебивая его, — что ведь судьба дала надежду, словно как будто улыбнулась, и снова, как завесу, задернула и скрыла все. Я не знаю, что тяжелее — прежде ли было, когда я считал мою дочь погибшею, или теперь, когда я знаю, что она жива, но не знаю, где мне найти ее!..

В голосе графа звучало такое неподдельное и искреннее горе, что Герье забыл уже свою печаль и стал утешать его.

Герье говорил, что, правда, обманутая надежда всегда очень больна вначале, но что все-таки лучше, что они знают о молодой графине: она в Финляндии со старухой Августой Карловной; Августа Карловна рано или поздно должна вернуться в Петербург, и тогда они узнают от нее все.

Герье ручался, что сделает все возможное и все невозможное, чтобы разыскать графиню, и уверял, что нужно лишь, чтобы сделать это, подождать возвращения Августы Карловны или Варгина!..

Горячность, с которой говорил доктор, подействовала на графа, и он протянул Герье руку и сказал:

— Спасибо вам за сочувствие! Вы говорите с таким пылом, что кажется, будто это дело так же близко вам, как и мне. Теперь, под свежим впечатлением, вы выказываете горячность, но, я знаю, пройдет несколько дней, и она остынет. Однако спасибо и за это…

Герье вдруг вспыхнул.

— Никогда не пройдет, граф, горячность моя! — воскликнул он. — Вы ошибаетесь! Ручаюсь вам, что я сделаю, что сказал вам, то есть найду вашу дочь, хотя бы это стоило мне жизни!..

Граф удивленно поглядел на Герье.

— Вы сомневаетесь? — продолжал доктор. — Ну, так я вам скажу… или нет, я не могу произнести словами, но только… граф… кто хоть раз видел вашу дочь… тот ее не позабудет и за счастье сочтет положить жизнь свою за нее!

— Вот оно что! — пробурчал граф и ниже опустил голову.

Признание Герье не доставило графу удовольствия, и у него невольно мелькнуло в голове, что вот до чего дожил он: какой-то неизвестный доктор, женевец, смеет признаваться ему в любви к его дочери!..

Патер Грубер сидел ужасно недовольный, даже сердитый, и выговаривал Иосифу Антоновичу Пшебецкому, который, скорчившись, поместился против него на стуле, поджал ноги и имел вид в достаточной мере сконфуженный.

Дело было в том, что Пшебецкий отправился к Трофимову, чтобы дополнительным расспросом под