– Нет, ваша светлость, я не торгую эликсирами, как не торговал планами Очакова. Эликсир, разумеется, не поможет, а люди, составляющие их, – сумасшедшие. Они принимают внешнюю форму за суть, вместо того чтобы искать в рецептах внутреннего смысла. В старых книгах, правда, говорится о том, как составить себе эликсир, положим, долгой жизни. Там сказано: «Возьми соль, разведи ее водой, кипяти на огне». И неразумные берут соль, разводят ее водой и кипятят на огне... И ничего у них не выходит, потому что они не знают истинного значения соли, воды и огня.

– А вы знаете?

– Не один я! И вашей светлости известно, что под «солью земли» подразумевается ее мудрость. Такое же переносное значение имеют и вода, и огонь. «Возьми соль» – значит, будь мудр. Под видом рецепта для эликсира старые книги дают систему самовоспитания и показывают, каким образом с помощью его продлить жизнь.

Граф Феникс по своему разговору был совершенно не похож на тех шарлатанов, которые довольно часто надоедали Потемкину предложением своих услуг, то обещая ему передать секрет долголетия и вечной молодости, то суля открыть тайну философского камня, с помощью которой можно переделывать все металлы в золото. Потемкин не входил в рассуждения в такими людьми, гнал их от себя, но это не значило, что он не задумывался иногда над краткостью земного счастья и над переменчивостью судьбы, хотя и благосклонной к нему до сих пор, но все-таки неверной и неопределенной.

В настоящее время особенно часто приходили светлейшему грустные мысли. До сих пор он не боялся соперников, зная, что стоит лишь ему захотеть, и они падут, словно сами собой; так было с Ермоловым, с Мамоновым, но теперь «колесо фортуны», как говорили тогда, как будто медлило повернуться в его сторону.

При дворе все большую и большую силу забирал молодой красавец Платон Зубов, человек ничтожный и бездарный, но, несмотря на ничтожество его и бездарность, он становился все властнее и властнее. Почти открытая молва чуть ли не громко говорила о закатившейся звезде Потемкина.

В былое время светлейший только смеялся над такими слухами, но теперь он чувствовал, что года берут свое, что он стареет и опускается и что сила соперника в том и состоит, что союзником его является неумолимое, беспощадное время.

Конечно, Потемкин был слишком умен для того, чтобы попытаться остановить разрушительную работу этого времени каким-нибудь эликсиром, но то, что говорил ему граф Феникс, было совсем другое. Речь его шла не о теле, а о духе, вечно молодом, вечно юном, и светлейший чувствовал, как он под влиянием разумных слов молодеет душой. К тому же Феникс ничего не просил, ни о чем не хлопотал, он, по-видимому, ни в чем не нуждался, а Потемкину почти не приходилось говорить с людьми, которые ничего не ждали от него. Всякий, заговоривший с ним, не мог удержаться от мысли, что, может быть, так или иначе что-нибудь да перепадет ему от власти светлейшего. Потемкин не мог не чувствовать этого.

С графом же Фениксом ему было свободно и просто. И потому он, разговорившись, был доволен его беседой и расстался с ним, простившись почти дружески. Когда ушел Феникс, Потемкин более уже не сердился, зачем к нему на стол попала записка графа, и не желал допытаться, каким образом случилось это; он просто был даже рад, что это случилось, вот и все.

«Или он действительно бескорыстен, – решил Потемкин про Феникса, – и в таком случае – удивительный человек по добродетели, или же, наоборот, исключительно расчетливый мошенник, если воображает обвести меня своей добродетелью».

Светлейший ударил в особый звонок, и тотчас же в кабинете появился секретарь светлейшего, Попов.

– Что, Цветинский в Петербурге? – спросил Потемкин, не оборачиваясь к нему.

– В Петербурге, ваша светлость.

– Ему не дано никакого поручения?

– В настоящее время – никакого.

– Пошли за ним! Мне нужно видеть его.

Секретарь вышел, сказав «слушаю», и немедля послал курьера за Цветинским.

Кулугин, провожая Феникса через приемную до вестибюля, шепотом спросил его:

– Довольны ли вы мною, граф? Я хорошо разыграл свою роль, не правда ли? Подложить вашу записку на стол не было трудно, но потом разговаривать с ним, признаюсь, было жутко. Однако все вышло как по маслу; вы недаром обратились ко мне, я – вам хороший помощник, как видите.

– Благодарю вас, – сказал Феникс приостановившись. – В таких незначительных случаях, как этот, я иногда пользуюсь услугами друзей, чтобы не тратить напрасно силы, но не сомневайтесь, что если бы я захотел, то записка была бы на столе у князя сама собой, без всякой посторонней помощи... До свидания!.. – и, раскланявшись с Кулугиным, Феникс сел в карету.

Он был более чем удовлетворен и устроенной при помощи Кулугина комедией с запиской, и заранее рассчитанным своим появлением в приемной (из-за гардины, где он прятался).

Но главным образом Феникс был удовлетворен своей беседой с Потемкиным. Он был уверен теперь, что произвел на светлейшего отличное впечатление и что доступ ему открыт в Таврический дворец беспрепятственный. Пока ему больше ничего не нужно было.

Вернувшись домой, он поднялся по лестнице в свою пустую, по обыкновению, обтянутую черным сукном с серебряными скелетами переднюю, подошел к одному из углов и приподнял драпировку сукна. За драпировкой была ниша, а в ней сидел человек.

– Ты на своем месте, Петручио? – спросил Феникс по-итальянски.

Сидевший в нише человек, которого звали Петручио, поднялся и ответил:

– Я всегда на своем месте.

– Никого нет у меня?

– Никого.

Феникс опустил драпировку.

Его передняя только по виду, как оказывалось, была пуста, так что как будто всякий мог войти через незапертую с улицы на лестницу дверь. Но на самом деле в этой передней сидел скрытый за драпировкой Петручио и видел всякого входившего.

Граф направился по анфиладе разукрашенных комнат, а с другого конца этой анфилады продвигался ему навстречу в своей чалме индус Кутра-Рари.

Феникс не поверил сначала своим глазам. Петручио не должен был просмотреть посетителя, и в первый раз было, что он сказал, что никого нет, когда тут был посторонний. Другим входом Кутра-Рари проникнуть не мог.

«Хорошо же, синьор Петручио, я вам этого не прощу», – сказал себе Феникс и смело пошел к индусу.

Но в ту же минуту Кутра-Рари исчез у него на глазах. Феникс шел уже на пустое пространство.

– Я здесь, – проговорил голос Кутра-Рари возле самого уха Феникса.

Граф оглянулся. Индус стоял уже позади него.

– Нечего взыскивать напрасно с Петручио, – проговорил он, кладя на плечо графа руку. – Петручио не видел, как я прошел, так же как ты не видел меня сейчас и не видел, что я все время был с тобой у князя Потемкина и слышал весь ваш разговор, слышал, как ты поучал его словами разума, желая воспользоваться открытой тебе мудростью для своих низких жизненных, корыстных целей.

– Неужели сила внушения может быть настолько сильна, что можно приказать нескольким людям не видеть? – остановил его Феникс.

– Очевидно, если никто не видел меня во дворце у светлейшего, а я был между вами. И мне для этого не надо было прибегать к помощи офицера, который настолько малодушен, что согласился разыгрывать недостойную, придуманную тобой комедию.

– О, если бы я обладал такой силой внушения! – невольно вырвалось у Феникса.

– Для тебя слишком много и той, какая есть у тебя. Послушай, брат Иосиф.

При этом имени граф вздрогнул, и в его лице появились замешательство и испуг.

– Послушай, брат Иосиф, – продолжал Кутра-Рари, – ты был принят много лет назад в одно из сокровеннейших и святейших братств, которые когда-либо знали посвященные. Твои способности обещали