— Прошу извинить меня, господа. Я немного устала и скоро должна буду кормить ребенка.

Шарль, очищавший кинжалом подгнившую кожицу мушмулы, поднял голову.

— Собираетесь нанести еще один полуночный визит в церковь, кузина?

— Я не понимаю вас, — едва пошевелила она бескровными губами.

— О, я думал, у вас вошло в привычку носить свое дитя в церковь после полуночной службы, — улыбнулся он, ощущая пристальный взгляд Эдмунда. — Я видел, как вы выходили из церкви, когда шел в гостевой дом. — Все еще улыбаясь, он повертел в руках кинжал. — Похоже, лорд де Жерве испытывает столь же сильную нужду в ночных молитвах. Осмелюсь сказать, он тоже бодрствовал перед своим отъездом на следующее утро. Правда, таков обычай многих рыцарей, перед тем как отправиться в путешествие.

— Я ничего не знаю о привычках лорда де Жерве, — глухо сказала она, содрогаясь в душе. Вот она, беда! Такое ощущение, словно она заглянула в бездну его злобы. Но даже если он выдаст ее Эдмунду, все равно! — И не ведаю, бодрствовал он или нет. Спокойной ночи, мой господин.

Она сама не знала, откуда взялись силы, чтобы не взглянуть на Эдмунда. Не проверить, как он отреагирует на странное заявление д'Ориака. Потому что иначе он прочтет в ее глазах смятение и верно расценит его как доказательство вины.

Магдалена величественно выплыла из зала, кивая на приветствия все еще ужинавших домочадцев. Только оказавшись за дверями, она перевела дыхание, пытаясь избавиться от удушья. Ей вдруг стало жарко. Как она мечтала о холодных, очистительных порывах зимнего ветра, потрескивающих под ногами льдинках, девственной чистоте снега. Сейчас же воздух был слишком теплым, слишком сырым, слишком липким и никак не мог наполнить легкие. Ноздри раздражали запахи еды, и к горлу Магдалены с неприятной внезапностью подкатила волна тошноты. Она едва успела добежать до темного угла двора и согнулась в приступе рвоты.

Немного отдышавшись, она кое-как поплелась вверх по лестнице и добралась до своих покоев. Эрин и Марджери в ужасе закричали при виде белой, как простыня, хозяйки, зажимавшей рукой рот.

— Госпожа! — ахнула Эрин, вскакивая. — Что случилось?! Вы заболели?

— Что-то съела за ужином, — пробормотала она, падая на стул. — Принеси мне чистой воды и листьев мяты.

Она жадно выпила воду, пока служанки раздевали ее, причитая над пятнами рвоты на сюрко и туфлях. Но наконец она оказалась в чистой одежде, волосы расчесаны, лицо и руки чистые, во рту свежо от мяты.

— Оставьте меня. Я немного посижу одна, — велела она и устроилась у окна, осторожно покачивая колыбель Зои. Грядет нечто ужасное… куда более ужасное, чем тот бездонный колодец потерь, в котором она барахталась последние недели. Магдалена пыталась собраться с силами, подготовиться, взять себя в руки. И когда в комнату ворвался Эдмунд, с лицом, искаженным от ярости, и глазами, побелевшими от бешенства, она приветствовала его спокойно, словно не замечая отчаянной надежды на то, что все еще обойдется, что это ошибка… и столь же отчаянной уверенности в том, что ошибки нет.

— Почему ты ходила в церковь… после полуночи… и брала туда ребенка? — выпалил он заикаясь.

— Я уже объясняла: Зои капризничала, и мне казалось, что прогулка ее успокоит.

— А почему именно в церкви?

— Я чувствовала потребность в утешении.

— Иначе говоря, хотела утешиться с лордом де Жерве?

О нет, в ту ночь утешения не было и быть не могло.

Магдалена покачала головой и сказала правду:

— Я не искала утешения у лорда де Жерве.

— Но он был там?

Он шагнул к ней, протягивая руки, то ли желая ударить, то ли обнять. Магдалена не знала и не пыталась узнать.

— Я его не видела, — отговаривалась она, понимая, что ее глаза не могут лгать.

Она поклялась мощами святого Франциска, что ни словом, ни делом не позволит Эдмунду заподозрить истину. Но ведь не она довела его до этого состояния. Не она возбудила в нем сомнения. И что теперь делать, если глаза ее выдали?

— Эдмунд… Эдмунд, пожалуйста, не надо, — прошептала она, чувствуя, что оба они все ближе подступают к краю пропасти.

— Почему ты взяла моего ребенка на свидание с лордом де Жерве? — допрашивал он, стиснув ее руку с такой силой, что под кожей жарко запульсировала кровь.

Девочка пошевелилась и тихо захныкала во сне. Эдмунд немедленно освободил Магдалену и резко повернулся к колыбельке, глядя на спящую дочь.

— Чье это дитя? — спросил он с такой болью, что Магдалена, несмотря на собственные терзания, захотелось обнять его и утешить. Но пока она подыскивала слова, он снова обернулся к ней. Глаза на побелевшем лице казались огромными горящими дырами. — Вечное проклятие на твою черную душу. Чье это дитя?!

Ее руки взлетели в жесте отчаяния, капитуляции, поражения…

— Скажи, что она не моя, дьявол тебя побери, скажи, что она не моя!

Его голос упал почти до шепота, но потрясал прежней силой. И что она могла сказать ему? Клятва связывала ее язык. Поэтому Магдалена беспомощно молчала, не в силах ни подтвердить, ни отрицать.

Эдмунд терпеливо ждал, и каждая минута ее молчания только обостряла его муки. Несмотря на слепящую ярость, раненный кинжалом измены, истекая кровью сердца, он все же помнил о спящем ребенке и поэтому грубо толкнул Магдалену в супружескую спальню, подальше от Зои.

— Скажи, что она не моя!

— Я не могу ничего тебе сказать, — выдохнула она.

И тогда Эдмунд ударил ее. Но Магдалена сознавала, что худшее еще впереди. И даже когда он потащил ее к кровати, несвязно бормоча, что она отдала другому то, в чем отказывала ему, она сознавала, что худшее впереди. И когда буря его неистового гнева вылилась в насилие и постепенно угасла и он откатился от нее, приглушенно всхлипывая в подушку, Магдалена продолжала лежать неподвижно. В этот момент она испытывала только печаль и жалость и все же понимала, что, если выкажет хоть каплю сострадания, Эдмунду станет еще больнее.

Немного погодя он вскочил, снова зашнуровал шоссы, подошел к сундуку и зажег свечу. Желтый огонек блеснул в темной комнате. Высоко держа свечу, Эдмунд вернулся к кровати и посмотрел на нее. Она без колебаний встретила его взгляд.

— Ты предала меня, — бросил он без всякого выражения. — Но это ничто по сравнению с вероломством де Жерве. Он нарушил данные мне клятвы. Зачал ублюдка от моей законной жены. И за это я убью его.

— О нет, Эдмунд, — тихо попросила она. — Гай ничего не нарушил. Он считал тебя мертвым. Отомсти мне, если пожелаешь, но не…

— Я убью его! — оборвал он. — Мы сойдемся в поединке, и один из нас умрет. Мне безразлично, если это окажусь я! Все равно не смогу жить обесчещенным.

Стремительным, внезапным движением он задвинул полог, оставив ее в благословенном темном уединении, и, распахнув дверь, громовым голосом призвал оруженосца и пажей.

Магдалена лежала и слушала, как он отдает приказания своим рыцарям, оруженосцу и пажам пуститься в дорогу через час. Сердце ее, казалось, умерло, но каким-то краем сознания она все же уловила, что Эдмунд собирается скакать день и ночь, пока не догонит Гая де Жерве.

Что сказала Безумная Дженнет скучающей одиннадцатилетней девочке в тот давний февральский день?

«Придет день, и ты станешь молиться, чтобы все осталось по-прежнему. Мало того, ты захочешь этого из страха перед грядущим злом».

И Магдалена поняла, что отдала бы все на свете за то плохое, что случилось с ней: отъезд Гая в Англию и безрадостную жизнь с ни в чем не повинным Эдмундом, который никак не заслужил столь безжалостного прозрения.

Теперь один из них должен умереть от руки другого. Она знала, что Гай де Жерве не может проиграть в честной схватке. На стороне Эдмунда молодость, но у Гая есть не только сила, но и опыт, а его мастерство