— Перевяжи, — согласился дед. — Фигура ценная. За сохранность, может, премию получим…

Дуня ответила отцу уничтожающим взглядом. Тот улыбнулся.

— Не бойся, — сказала Дуня, присела перед Швейцером и стала вытирать с его лица кровь и грязь. — У него шутки дурацкие. Он и не думает тебя выдавать.

— Обожди, — возразил с табурета смотритель, вновь принимая серьезный вид. — Дело-то особенное. За ним же уход особый нужен, присмотр. Мы ж не знаем, чего ему можно, а чего нельзя. Он, может, устроен хитро…

— Человек как человек, — Дуня распрямилась и пошла назад к умывальнику полоскать тряпку. — Симпатичный. Есть хочет. Поранился. Ничего хитрого нет.

— Умная ты больно, — дед поерзал. — Слышишь, малец! — он сдвинул брови. — Ты сам-то как?

Швейцер отозвался не сразу.

— Спасибо, со мной все в порядке, — сказал он наконец с горечью. — Вы не думайте, я не какой- нибудь тепличный. У нас гимнастика, военное дело…

— Я ж говорил, что их не только на мясо! — Смотритель торжествующе подмигнул Дуне. — Наверно, и для армии готовят. На случай чего.

— Причем здесь мясо? — глухо осведомился Швейцер.

— Ну, а что ж еще? — Старик не видел знаков, которые Дуня, догадавшись о чем-то, отчаянно ему подавала. — Потроха для власти. Люди ваш заповедник стороной обходят.

— Я вас не понимаю, — Швейцер снова был на ногах, и это прибавляло ему растерянности: вроде как нужно шагнуть, но не ясно, куда и зачем. Он безнадежно посмотрел на тикавшие ходики. Маятник гулял, предупреждая Швейцера, что скоро его время выйдет.

— Папа! — Дуня легонько хлопнула по столу.

— Что такое?

— Ничего. Ты помолчать не можешь? Им же ничего не говорят.

— Что ж с того, что не говорят. Так и жизнь пройдет. Выпотрошат и спасибо не скажут. Голову задурят, а потом ее же пересадят… какому-нибудь президенту.

— Папа, головы не пересаживают.

— Думаешь? Зря. Кое-кому не помешает… Хватай его!

Смотритель уронил ружье, вскочил с табурета и бросился к Швейцеру, который вдруг стал белым и начал падать. Дуня поспешила на помощь и успела вовремя: еще чуть-чуть, и он бы точно ударился головой о плиту.

— Я же тебе говорила! — сердито сказала Дуня, укладывая голову Швейцера себе на колени. — Вечно ты языком мелешь! Ну как тебе сейчас скажут, что ты никто, что тебя на органы вырастили, в пробирке?

— Ну и пусть говорят, — пожал плечами дед. — Что с того, что мы органы? Все органы… И живут счастливо, не кашляют. А за этими вон как ходят. Я слышал, музыка у них, танцы-шманцы, культурные разговоры. Я б тоже орган какой-нибудь дал за такую жизнь.

— Папа! — Дуня, если б не сидела на полу, топнула ногой. — Их же как скот выращивают, под музыку. Помнишь, мы смотрели про немцев? Чтоб благородные были. Принеси лучше самогонки.

— Так я и знал! — воскликнул старик, но встал. — Все всегда кончается одинаково: тащи самогонку!

Он поплелся в комнату.

— А если он с нее загнется? — прокричал он оттуда.

— Ничего страшного, — пробормотала Дуня, гладя Швейцера по щекам. Давай, очнись! Сейчас мы тебя вылечим.

Швейцер открыл глаза и посмотрел прямо перед собой, мимо Дуни. Он подумал про себя, что теперь его глазами смотрит другой человек. Спокойно, не дергайся. Все подтверждается, Врага в природе нет. Есть кое-что другое. Тут Швейцер решил, что нет и Бога.

Дед зашаркал, неся маленький стаканчик.

— На-ка, хлебни.

— Пей залпом, — посоветовала Дуня и деловито шмыгнула носом.

Швейцер вяло глотнул и на секунду перестал существовать. Свободное сознание, метнувшись, подумало, что ошибалось, и Враг все-таки есть.

— Все, все! — кричала Дуня, размахивая перед Швейцером кончиком шали.

— Заешь, — смотритель сунул ему странный, дряблый огурец.

Вот это Швейцеру, не знавшему маринада, понравилось.

Он осторожно почавкал и снова закашлялся, но уже не так сильно.

— Живой? — лицо старика расплылось в улыбке. — На совесть их делают! Как настоящий заглотил.

— Я хочу посмотреть, — твердо произнес Швейцер.

— На что? — не поняли хозяева.

— На все.

— Он в центр хочет, — сообразила Дуня. — Папа, я его завтра свожу на экскурсию.

— Ты что, спятила? Его ж вмиг узнают, по шее получишь.

— Я его переодену. Не в этом же наряде он пойдет.

— Да ты опомнись! — старик рассердился. — Серега и тот вас до первых гаишников довезет и ссадит. Новая морда, да в наших-то краях!

— Зачем нам Серега? Я его на мопеде довезу.

— Он свалится у тебя! — повысил голос смотритель. — И гаишники все равно…

— Ничего не свалится, будет держаться крепко! И мы поедем в объезд, мимо поста!

— Я буду держаться, — неожиданно встрял в разговор Швейцер, который не очень понимал, о чем речь. Язык у него немного заплетался. Внутри стало жарко и звонко, к щекам прилила кровь, голова кружилась.

Дед с остервенением сплюнул.

— Мне-то что, делайте, как хотите. Только я за тебя, Дунька, отвечать не хочу! — и он погрозил ей пальцем. — Ежели откроется — последнее заберут!

Но Дуня то ли по молодому незнанию, то ли по широте души не слушала никаких возражений.

— Давай, расскажи, — пристала она к Швейцеру. — Как вас там держат?

— Он жрать хочет, — дед снова влез не в свое дело. Но в этом Дуня его послушалась: всплеснула руками, отворила дверцу небольшого холодильника и стала вынимать всякую снедь.

— Как удачно, — приговаривала она, — я как раз из центра. Картошку пожарить?

Пожарили и картошку, и какие-то рассыпчатые котлеты. Перед Швейцером поставили полную тарелку всего (он перебрался за стол), положили вилку, а ножа и здесь не дали. Тот на секунду замешкался, гадая, какие правила поведения за столом приняты у его благодетелей.

— Ешь! — Дуня шутливо нахмурилась. Швейцер казался ей таежной зверушкой, забежавшей на огонек и чудом избегнувшей силков.

И Швейцер махнул рукой на этикет. В мгновение ока он съел все до крошки.

Смотритель, наблюдавший за кормлением, не выдержал и отправился к тайнику, в котором прятал самогонку. Вернулся с мутной бутылью, заполненной на треть, плеснул себе и вопросительно взглянул на Дуню.

— Самую малость, — отозвалась та. — Ему больше не давай!

Выпили. Дуня сразу разомлела и поделилась со Швейцером шалью. Расспросы возобновились. Швейцер сначала не знал, о чем говорить, но постепенно разохотился и выложил все — про педагогов, Устроение, распорядок дня, бальные танцы, героического Раевского и спасительного Вустина.

На середине рассказа смотритель закряхтел и налил себе до краев.

— Вот, дочка, — сказал он, нюхая хлебную корочку с солью. — Как головы дурят. Шагающие ягоды, говоришь?

Швейцер через силу улыбнулся. Ему было трудно так вот, с налета смеяться надо всем, во что он свято верил.