— Слушай сюда, сынок. — Майор молод, но, замечаю, появилась в последнее время у офицеров привычка покровительственно называть нас сынками. — Представь себе, что ты получил задачу разведать систему огня у противника и взять контрольного пленного.

— А что это такое «контрольный пленный»?

— Видишь ли, есть подозрение, что противник произвел перегруппировку своих сил. Ранее взятые пленные говорили одно, контрольный может сказать другое, может оказаться из части, которой раньше и в помине здесь не было. Так вот, где бы ты, старожил этих мест, повел своих людей на ту сторону, — майор кивает головой на господский двор, — где бы ты стал брать пленного?

Что ответить майору? Впервые со мной советуется такое высокое начальство, спрашивает, как бы поступил я. Это и приятно, и боязно. А отвечать надо, майор ждет.

— Пленного я бы брал в боевом охранении. Но не напротив нас, а правее, ниже сараев.

— Это почему же?

— Там есть мертвая зона, которая не простреливается из подвалов.

— Большая?

— Метров сто. А напротив нас каждый метр простреливается.

— Разумно. И младший лейтенант так говорит. Ну а людей где бы повел в поиск?

— Отсюда, от нас. Если немцы и обнаружат выход, то подумают, что вы атакуете их в лоб, все внимание сосредоточат на этом боевом охранении.

— Так. А моим людям, значит, какое-то время придется топать вдоль фронта, по минному полю?

— Там минных полей нет. Они начинаются от подножья высоты и тянутся до самых окопов боевого охранения.

— Ну что ж, сержант, спасибо. — Майор прячет бинокль в футляр, свертывает карту и сует ее за голенище валенка. — Мысли твои верные, быть тебе полководцем, но нужно еще что-то придумать, чтобы перехитрить немцев. Прощай пока.

Наутро майор появляется снова, на этот раз со старшим лейтенантом и тремя саперами. Догадываюсь, что старший лейтенант — командир взвода и ему будет поставлена задача захватить контрольного пленного.

Саперы, очевидно, тоже из разведки, беседуют с нашим командиром взвода, интересуются немецкими минными полями. Проходы в своих полях будут делать для разведчиков саперы из полковой роты.

В сумерках в траншее появляются и сами разведчики. Их человек двадцать. Пока командиры отделений уточняют задачи на местности, разведчики сидят в блиндажах, курят, о чем-то негромко переговариваются между собой.

Они вооружены автоматами, гранатами, ножами, ножницами для резки проволоки. Добротно одеты, все без вещмешков.

Нам приказано в случае необходимости поддержать их огнем. Для этого на позиции моего отделения даже установили «максим».

Что это за люди? На вид такие же простые, как и мы, но одно слово — разведчик — у меня, например, вызывает чувство восхищения и даже... зависти.

Я знаю: спрашивать кого-либо из них о том, как попал в разведку, не очень удобно, а все-таки хочется. Но я переборол это свое желание. Тем более что люди они не так чтобы словоохотливые. Да и можно ли быть человеку словоохотливым, идя на ту сторону на такое смертельно опасное дело.

В нашей землянке их шестеро. Мое внимание привлекает один из разведчиков — красивый и, видимо, сильный мужчина лет тридцати с небольшим. Он один из присутствующих носит усы. Рыжеватые, аккуратно подстриженные, слегка нависающие над верхней губой. Он не курит и ни с кем не разговаривает. Сидит ссутулившись, сжимая коленями ППШ, и смотрит на огонь.

О чем он думает? Не знаю. Был бы здесь Сивков, обязательно стал бы его расспрашивать, но все отделение, за исключением меня, находится на местах, в своих ячейках. Я же поведу своих гостей до нейтралки, за наши проволочные заграждения, минные поля и потому нахожусь в блиндаже. Обратно они должны выйти на участок соседней роты.

Нагнувшись, в блиндаж входит длинный, сухой сержант с озорными цыганскими глазами.

— Что притихли? — Он вешает автомат на гвоздь, звучно потирает озябшие руки, присаживается на корточки у печки. — Значит, так: выходим через пятнадцать минут. Задача прежняя. Но есть изменение: артналет отменяется. Будем атаковать втихую. В случае надобности нас поддержат минометчики, артиллеристы и пулеметный взвод. Но это только при отходе, уже после выполнения задачи. Вопросы есть? Вопросов нет. Хозяин, угостил бы чайком на прощанье...

Это уже ко мне.

— Чайку нет. Кипяток в ведре, могу подогреть.

— Валяй. У меня в кармане есть заварка, а уж без сахарку как-нибудь обойдемся.

Я ставлю ведро на печку, подбрасываю дров, сажусь на свое место рядом с рыжеусым разведчиком. Меня не покидает чувство какой-то вины, что ли, перед этими людьми: они идут, быть может, на верную смерть, а я вот остаюсь. Хотя «остаюсь» — понятие относительное. До преодоления наших заграждений я пойду первым, это все они знают и потому, кажется, относятся ко мне если не уважительно, то как к равному, своему парню, из одной упряжки.

...Ползу, ужом прижимаясь к земле, по следу, промятому в снегу нашими саперами. Колючка с банками приподнята на распорки, но не высоко. Если бы на нас были вещмешки, ни за что бы не проползти, не зацепившись за нее.

За мной ползет сержант, кто за ним — не знаю твердо. Кажется, тот, усатый. Мы все в белых маскхалатах. Их надели перед самым выходом из траншеи. Даже обсуждали вопрос: надевать или не надевать. Маскхалат легок, весу в нем всего ничего, но он сковывает движения при бое в траншеях и имеет свойство цепляться за любую проволоку.

Однако майор, начальник разведки, приказал прекратить спор, надеть маскхалаты. И вот ползем под проволокой, сливаясь с окружающей местностью. В данном случае маскхалат — штука незаменимая.

Колючка позади. Остается проход в минном поле. Я просил наших саперов проложить его вдоль неглубокой ложбинки, по которой, наверное, весной сбегают ручейки. Они сделали это, и теперь смело ползу вперед, держась ее дна. Это верный ориентир. Противопехотные мины находятся на своих местах, в лунках. Из них вывинтили взрыватели, так как вмерзшую в землю мину нелегко вытащить на свет божий.

Когда вспыхивает ракета с немецкой стороны, мы замираем и лежим недвижимо, уткнув носы в мягкий, чуточку влажный снег. Наши тоже изредка бросают ракеты, чтобы противник не заметил никаких изменений в режиме обороны. Так будет продолжаться до тех пор, пока немцы не обнаружат атакующих.

Но вот ложбинка кончается, нащупываю условный знак, оставленный саперами, — три комка снега, шепчу сержанту:

— Наше минное поле мы прошли. Немецкое начинается у самого основания высоты. Между ними можете маневрировать и двигаться в нужном вам направлении. Ни пуха вам...

— К черту, — дышит сержант мне в лицо и передает по цепочке какую-то команду.

Шестеро в маскхалатах проползают мимо и исчезают в темноте. Успеваю заметить, что по-пластунски они ползают хорошо и не устают. Что ж, для разведчика это очень важное качество, им еще ползти да ползти...

Возвращаюсь назад. В траншее меня ждут полковые саперы, делавшие проход в заграждениях.

— Ну, как там они? — спрашивает старший из саперов.

— Пока нормально...

— Может, сразу и закроем проход, пока тихо? Возвращаться они будут не здесь. — Сапер заглядывает мне в лицо, ждет моего согласия.

Его не трудно понять: ставь взрыватели на место, убирай распорки из-под проволоки и отправляйся во второй эшелон полка, в теплую землянку, благоустроенную, чистую, просторную, какие умеют делать себе саперы.

— Как знаете, братцы. Не ведаю, что вам начальство приказало, а я бы на вашем месте погодил.

— Ты бы, ты бы... — старший сапер сердито отворачивается, ковыряет щупом землю. — Мне было