добрый и наверняка неутомимый в любви, да к тому же и щедрый…

Маленькая ручка поглаживала руку Кадзэ уже весьма недвусмысленно.

— Нет! — резко бросил Кадзэ, отдергивая руку. — Я не красив и не благороден. И слишком беден, чтоб позволить себе быть щедрым с женщинами. А насчет неутомимости в любви — прости, сестрица, не сегодня. Нынче я слишком устал и просто хочу напиться вусмерть, да притом — в приятной компании.

Улыбка мигом слетела с набеленного, нарумяненного личика Аой, глаза стали холодными и злыми. Понимая, что действовать необходимо быстро, Кадзэ тотчас вынул из рукава и положил перед ней небольшой сверток. Коснувшись деревянного пола, сверточек издал приятный звон — ударились друг о дружку туго обернутые в бумагу монеты.

— Разумеется, я не настолько глуп, чтоб верить, что столь милым обществом можно наслаждаться бесплатно.

Аой снова расцвела улыбкой — на сей раз дружелюбно-гостеприимной.

— Ах, право, к чему ввергать себя в напрасные расходы, — заторопилась она, одновременно подхватывая сверток и незаметно засовывая его себе в рукав. — Выпить с благородным господином самураем для меня — честь и удовольствие!

— Слов не нахожу, чтоб выразить свою благодарность, — в тон веселой девице ответствовал Кадзэ, немало позабавленный, — не хотелось бы сегодня заливать свои печали вином в одиночестве.

Аой обернулась к чайнику, потрогала одну из фляжек, проверяя, достаточно ли согрелось саке.

— Ну, не так, чтоб очень уж теплое, — усмехнулась она, покосившись на гостя через плечо, — но когда-то же надо начинать!

Флягу, вынутую из воды, она отерла, поставила вместе с двумя крошечными чашечками на лакированный деревянный поднос и опустила перед Кадзэ на пол.

Наполнила обе чашечки до краев, взяла одну обеими руками и с легким, довольно изящным поклоном протянула Кадзэ со словами:

— Прошу вас, угощайтесь!

Кадзэ взял чашечку. Проглотил залпом крепкое рисовое вино.

— О, — выдохнул он блаженно, облизывая губы, — до чего ж славно…

Перед тем как поднять собственную чашечку, Аой налила гостю еще. Саке она опрокинула в рот по- мужски лихо, сразу видно — привычна была.

— Вкусно, однако. Первоклассное саке, — заметила она одобрительно и, подхватив флягу, плеснула в свою чашечку еще. — А теперь, господин, не изволите ли побеседовать? Уж коли по-другому я нынче развлечь вас не могу, так, может, хоть поведаете мне, какие печали вашу душу отягощают?

Крутя в пальцах свою чашечку, Кадзэ задумчиво разглядывал веселую девицу.

— Совершенно ужасная история, — пробормотал он как бы про себя, протянул чашку Аой и кивнул — наливай, дескать.

— О чем вы, господин? Что за ужасная история? — заинтересовалась Аой. Подняла флягу, легонько встряхнула, проверяя, достаточно ли в ней еще саке, и снова наполнила чашечку самурая.

— Ужасно все, что здесь у вас происходит.

— Да что у нас такого происходит-то?

Аой навострила ушки: вот сейчас господин воин, верно, о разбойниках речь поведет, о том, как они убить его пытались. Она про засаду неудавшуюся уж все знала — вольные молодцы от подружки не особо таились. Но про бандитов Кадзэ даже не упомянул. Наклонился к ней поближе и прошептал, хрипло и страшно:

— Призраки!

Аой, выуживавшая из чайника с горячей водой вторую фляжку, от неожиданности даже из рук ее выпустила. Переспросила изумленно:

— Призраки?

— Да. — Кадзэ покачал сокрушенно годовой. — Призраки. Куда бы ни шел я, где бы ни странствовал, они — тут как тут, и их много. В вашей же провинции, вижу я, дела и вовсе обстоят хуже некуда.

— О чем вы толкуете, благородный господин самурай, никак не пойму!

— Направляясь в здешние места, я остановился ненадолго в деревне, откуда каппа недавно похитил ребенка. Знаешь, кто таков каппа[22], сестрица?

Глаза Аой испуганно расширились. Она замотала головкой — нет, мол, не знаю.

— Каппа — страшное, отвратительное чудовище, тощее и бледное. А морда у него — получеловеческая, полурыбья. Живут каппы либо под водой, либо близ воды, а чаще всего — в омутах тихих, озерах глубоких да под мостами, через реки перекинутыми. А на голове у каждого каппы, прямо на темени, — чашечка. И сделана чашечка эта не из глины, а из плоти.

Кадзэ легонько постучал себя по темени, чтоб Аой поняла, где именно у чудовища на голове чашечка растет.

— Каннон Милосердная! — ахнула Аой. — Чашечка-то зачем?!

— Как зачем? Для воды, конечно. Пока каппа находится близко от воды, человеку одолеть его никак невозможно. Вот он и носит всегда воду при себе. Оттого-то единственный способ справиться с каппой — это с ног его сбить. Вода прольется, и тогда каппу убить можно.

— И вы, господин, сами, своими глазами этакое чудище видели?!

— А то как же. Одного каппу я даже самолично зарубил. Но тот, в деревне по пути к вам, — нет, для меня он оказался слишком силен. Пришлось от него отступиться. Горько мне стало. Понимал же: он снова и снова детишек похищать будет.

— А зачем эти каппы детишек крадут? Что потом с ними делают?

— Никто толком не знает. Детей, которых каппы похитили, вскорости в реке находят, мертвыми. Утонувшими вроде. А вот что каппы перед смертью с ними делают — это в точности никому не известно. — Кадзэ окинул хижину быстрым взглядом, словно бы желая убедиться, что никто его не подслушивает. — Я, однако ж, думаю, что каппы, перед тем как детей утопить, их насилуют. Иначе откуда бы новым каппам взяться?

Аой всхлипнула от ужаса. Зажала ладошкой рот.

— Да добро бы это было все! Но ведь я тебе, сестрица, и половины еще не рассказал. В здешних местах, под носом у вас, и вовсе такое творится…

— А у нас-то что?

— Тебе что, и о демоне вашем слышать не доводилось?

— Вы, господин, про того демона, что будто бы через деревню Хигаши проскакал? Не верю я в это. Байки!

— Нет, милая. Не байки. Истинная правда. Говорил я недавно с человеком, собственными глазами демона того видевшим. Мерзок и страшен он был — жестокий взгляд, перекошенный рот, кожа алая, точно кровь, и длинные белые волосы, на ветру развевавшиеся. А на лбу — рога, примерно такие. — Кадзэ прижал к голове кулаки и выставил вперед мизинцы, довольно выразительно изобразив небольшие рожки. — Ужасно! Верно люди говорят: демона повстречать — к великой беде. Скакал он на огромном черном жеребце, и, говорили мне, вся деревня видела: у жеребца этого черного из-под копыт молнии голубые вылетали. А выехал тот демон на охоту за грешными душами. Через седло его душа одного бедного грешника уже перекинута была — верно, в ад ее, несчастную, демон вез.

— Да вы точно ли не шутки со мной шутить изволите?

Кадзэ промолчал, лишь покачал вновь мрачно головой и вздохнул тяжело:

— В страшные времена живем мы. Карают нас небеса за непокорство! При великом Хидэёси мир в стране царил и покой. А пришли к власти люди клана Токугава — и с чего править начали? С бойни кровавой! Тридцать тысяч людей погибли, слышишь, женщина? Тридцать тысяч, а то и боле! И это — в одной лишь битве при Секигахаре. Подумай сама, сколько еще было битв, поменьше, и сколько еще будет? Сколько людей еще погибло и скольким погибнуть суждено? Воины Токугава на всех, кто дерзнул им противостоять, как на диких зверей, охотятся. Кого отыщут — убивают. В реках вода скоро от крови покраснеет! Души невинно убиенных денно и нощно взывают к отмщению! По землям нашим призраки бродят, и не найти им покоя, ибо некому за них мстить. И ты, сестрица, еще дивишься, мол, в последнее время что-то много демонов развелось?