выражениями, подслушанными у костров отцовских воинов. Что толку в мечтах о тепле и уюте? От них только холоднее и противнее! И вообще, чему учит мужчину философия школы Дзен? Освободи свое сознание и постарайся избавиться от мыслей. Слейся с окружающим миром и забудь обо всем… особенно — о холоде, от коего руки и ноги уже начинают неметь.

Шаги в домике замерли, однако дверь так и не отворилась. Спустя несколько минут угас и свет, мерцавший из-под двери.

— Слушайте, а он вообще-то знает, что мы тут торчим? — спросил наконец один из мальчиков.

— Да какой он, к демонам, великий учитель, коли таких простых вещей не замечает?

— Ох, парни, не нравится мне все это, — он нас впускать в дом собирается или как?

— Да, сдается мне, не собирается. Может, всю ночь на коленках в снегу заставит простоять — в знак серьезности наших намерений!

— Оскорбление всему древнему роду Окубо — понуждать его наследника ждать в снегу!

— Ой, а может, плюнуть на все и просто в дверь постучать?

— Ни в коем разе!!! У вас гордость есть или нет? Лично я не собираюсь терять лицо, унижая себя столь жалким образом. Собственно, ты замерз, ты и стучи!

— Щас. У меня, между прочим, тоже гордость есть!

— Ты младше всех, тебе и…

Договорить наследник славного рода Окубо не успел. Ночь рассек странный звук — ровно кнутом со всей мочи кого-то хлестнули. Горы ответили громким эхом.

— Что за…

— Заткнитесь, идиоты! Тише! Слушайте!

Свистящий резкий звук раздался вновь.

— Боги, боги милостивые! Что ж это такое?

— А мне откуда знать? Вроде как хлыстом на лошадь замахнулись, но не ударили. В воздухе хлыст просвистел…

— Да где ж это?!

Двое мальчишек вскочили на ноги. Принялись судорожно осматриваться. Внезапно один из них указал дрожащим пальцем куда-то поодаль и чуть слышно прошептал:

— Гля-ди-и-ите…

Все мальчики, не исключая Кадзэ, уставились в направлении указующего перста. Там, в темноте лесной кущи, слабый звездный свет едва выделял очертания чудовищной фигуры. Страшная тварь казалась на две, а то и три головы выше рослого мужчины. Тело и голова ее напоминали птичьи. Она с поразительной скоростью проскочила меж двумя деревьями и понеслась к мальчишкам. Свистящий шум становился все громче и отчетливее…

— Что это?! Кто это?!

— Н-не знаю. Сроду про такое не слыхивал…

— При-израк! Богами клянусь — призрак! Будда великий! Каннон Милосердная, помоги! Горный призрак это, говорю вам! Он нас тут всех изничтожит! Не драконьи то были следы! Демон! Демон!

Мальчишка, заходясь истерическим криком, вскочил на ноги и принялся ломиться в дверь хижины. Еще двое, тоже вне себя от ужаса, припустились за ним, — и откуда только взялась сила в замерзших руках и ногах? В дверь замолотили уже шесть кулаков.

— Отворите!

— Отоприте дверь, чтоб вас!

— Будда великий, Каннон Милосердная! Демон! Впустите, учитель, молю!

Никакого толку от стука не воспоследовало. Как была дверь хижины наглухо заперта, такой и осталась.

— Глядите, парни! Вон же тропинка! Бежим!

Трое мальчишек опрометью понеслись прочь по тропинке, которая привела их к домику отшельника — скорее, скорее, лишь бы прочь от проклятого места.

Трое, значит, удрали. Двое остались…

По-прежнему стоя на коленях, Кадзэ покосился на Окубо, — он-то как? Тоже не шевельнулся, только лицом побледнел. Так побледнел, что сам на призрака горного сильно смахивает. Но бежать, надобно отдать должное, и не подумал. Вот интересно, подумал Кадзэ, что тому причиной? Отвага? Гордость родовая? Или, может, его попросту от ужаса парализовало? С самим-то Кадзэ все обстояло так, что проще некуда. Любопытно ему было — до невозможности! Удрать под сомнительную защиту ночной тьмы всегда не поздно. А пока охота посмотреть — что дальше случится?

Посмотреть не посмотрел, зато наслушался вволю.

— Крови! — хрипло прорычал чудовищный, жестокий голос из чащи — как раз с того места, где мальчикам только что явилась фигура демона. Горы ответили гулким эхом, придавшим рычанию совершенно уж нечеловеческую громкость. — Крови! Я жажду крови! Где здесь людская кровь?!

Кадзэ, не особо торопясь, поднялся на ноги. Удирать он покуда не собирался, однако пути к отступлению себе обеспечить все же стоило заранее. А вот Окубо, похоже, действия соперника понял не вполне верно. Стоило ему только увидеть, как Кадзэ встает, и паренек тотчас вскочил, ровно ужаленный, и стрелой понесся по тропинке, вослед прочим беглецам. Кадзэ быстренько бросил взгляд через плечо — да, удирает Окубо, и притом сколь еще резво — с ума сойти, — а после снова с интересом вгляделся в лесной мрак.

— Я жажду твоей крови! Напои меня своей кровью, дитя! — опять зарычал гулкий, страшный голос.

Надо же, интересно как… Рычание — рычанием, только не заметил что-то Кадзэ, чтоб обладатель демонического голоса подкреплял свои угрозы хоть какими-нибудь действиями. И вообще — где он, спрашивается? Мальчик стоял, напряженный, точно натянутая струна, пытаясь уловить хоть что-нибудь — увидеть, услышать, ощутить… Однако в лесу все было спокойно. Темно. Тихо. Вновь склоняться в поклоне Кадзэ, ясное дело, не стал — глупо как-то, — но и бежать совершенно не собирался.

Он ждал всю ночь, до рассвета, — и ничего не случилось. Все было вполне спокойно, — ну, иной раз сова, пролетая во мраке прямо над крышей хижины с какой-нибудь злосчастной мышью-полевкой в клюве, крыльями прошуршит, но — не больше. Никогда — ни раньше, ни потом — не доводилось Кадзэ переживать столь же неприятную ночь. Казалось, угроза таилась даже в самой тишине. Ему уже неоднократно приходилось участвовать в военных учениях и выстаивать ночную стражу. В самый первый раз — позор так позор — он даже заснул на посту и был пойман за сим непристойным для самурая занятием. Ох и выдрал же его, помнится, тогда отец за подобное безобразие — самолично порол, лучшего боевого ремня, металлическими бляхами изукрашенного, не пожалел! Урок впрок пошел: никогда более Кадзэ не уснет на посту или на страже. Но все равно тяжко: дремота подкрадывается незаметно, на мягких лапах, смыкает веки, туманит сознание. Впрочем, в тот раз ночь, благодарение богам, была морозная, а пережитый страх и ужасы, коим, возможно, еще предстояло за ним последовать, здорово помогали отогнать от себя даже самую мысль о сне. И все же следующим утром, когда над горами забрезжил поздний зимний рассвет, мальчик отчаянно обрадовался, увидев, как первые солнечные лучи робко поглаживают древесные ветви, превращая их из черных в серые…

Наконец солнце основательно взошло над горизонтом. И тогда отворилась дверь отшельничьей хижины. Вышел на порог стройный крепкий старик. Длинные и густые его волосы, серебряно-седые, свободно ниспадали почти до бедер. Одет он был просто, почти по-крестьянски — только совсем не на крестьянский лад красовались за широким поясом два самурайских меча. Темные внимательные глаза смотрели молодо, остро — точь-в-точь сокол, высматривающий добычу. Большие руки он скрестил на груди, и Кадзэ отчего-то враз понял, какая огромная сила кроется в этих руках, в этих плечах. Молча, без слова, мальчик упал на колени и склонился в земном поклоне.

Плавно, легко седой воин подошел к нему. Оглядел коленопреклоненную фигурку…

— Ты, полагаю, учиться у меня хочешь?

Кадзэ так и тянуло спросить — видел ли, слышал ли старик ужасное явление призрака минувшей ночью? Однако решил он держать свою любознательность в узде, а язык — по крайней мере пока — за зубами.