Пригодным челяди, лакеям и фабричным.И стали говорить тихонько и секретно,Кой где, украдкою и в откровенный час,Что герцогине той понравился заметноКрасавец писаный, певец, известный бас,Что чувство это в ней совсем не безответно,Но ловко спрятано от посторонних глаз;Что года два назад в Помпее повстречались,И что от той поры совсем не расставались.Тот бас — красавцем был, и рослый, и могучий,И в полном цвете лет, и в силе мастерства!А голос бархатный, как бы песок зыбучий,Был мягок и глубок! Когда он пел — словаОсиливать могли оркестр и хор трескучий;И чудно на плечах торчала голова,Когда красивый рот пускал свою октаву!И вправду он умел пускать ее на славу.Бас в оперу попал, как говорят, от плуга!Но был он не глупцом, со сметливым умом,Он скоро в обществе отборнейшего кругаСумел не погрешать решительно ни в чем!Совсем без ухарства, но также без испугаЯвлялся он в любой, хоть в королевский, дом,И скоро он прослыл по всем своим манерамВполне законченным, отменным кавалером.С такими деньгами, какие части света,По дням, по месяцам, а чаще по третям,К миледи птичками слетались, — слабость этаЕе к басистому кумиру многих дамБыла, как песенка удачная, запета,Неслась, как лодочка по шелковым волнам,И обеспеченно, и вовсе неопасно,От всех припрятана, но очень, очень ясно…Она устроилась удачно и толково:Имела в Лондоне различных пять квартир.Все в полной роскоши отделаны ab ovo[6],Одна красивей всех: до мелочей — Empire[7]!Всё было в них всегда принять ее готово,Царили в них во всех спокойствие и мир!И там она себя служенью посвящалаСовсем обычного, другого идеала…Хитрее всех других была одна квартира:В нее вел узкий ход из церкви, и туда,Из области молитв, смирения и мира,Легко было пройти, укрыться без следа!Пастор был умницей, не признавал кумира,Но был со слабостью к мирянам иногда!Он был с дюшессою вполне, вполне любезенИ милостив к греху, да и семье полезен!И с той же целию высокой герцогиняОблюбовала вдов и нищенских детей!Благотворительность, как некая святыня, —Так утверждали все — была по сердцу ей!Своих обязанностей верная рабыня,И в тусклом свете дня, и в темноте ночей,Она по сиротам и вдовам разъезжалаИ в эти именно объезды исчезала…И шло прекрасно всё! Миледи оставаласьНепогрешимою, везде во всем вольна!Она всегда, везде, повсюду принималасьИ — уважением людей окружена —Всегда величественно, кротко улыбалась,Всегда бестрепетна, сознательно пышна,И — как бы раут ни был горд, богат и знатен —Без Монгомеди был он пуст и непонятен.Ей много делалось повсюду снисхожденья,От всех и вся, с различнейших сторон!Так, если только ей пошлется приглашеньеНа бал — тогда и бас туда же приглашен!Конечно, как артист, не более, для пенья,За что умел взимать большие куши он…Держа себя всегда с совсем отменным тактом,Он с ней не говорил ни слова по антрактам!И всё бы это так, конечно, долго длилось,Когда б не странный вдруг у женщины каприз!К поступку дикому миледи устремилась!Она поставила вдруг головою вниз Все, все приличия…Ужасное случилось! Она потребовала от него женись!Конечно, мощный бас за это ухватился
