пища больным давалась легкая и свежая.

За Москвой стало значительно холоднее: надвигался сентябрь. По ночам прихватывало морозцем, утром лошадиные копыта со звоном дробили лед на лужицах; над дорогой висел туман.

В Клину Торпаков ворвался в интендантский склад. С шумом, бранью и угрозами, потрясая царским указом, капитан-поручик вырвал у комиссариатского чиновника три дюжины теплых одеял.

Нет, решительно царь Петр не ошибся в своем выборе, когда назначил капитан-поручика Торпакова начальником госпитального обоза.

За долгие недели дороги Илья Марков сдружился со своим соседом по кибитке Гаврилой Гущиным. Гущин, плотный парень, с волосами, белыми как лен, с голубыми глазами, с частыми веснушками на лице, говорил, сильно упирая на «о».

Родом Гаврила был с севера, из погоста Кижи, расположенного на одном из островов огромного Онежского озера. Государственный крестьянин, Гущин попал в солдаты не по закону. Единственный кормилец матери-вдовы и малых сестер, он не подлежал рекрутчине. Но староста сдал Гаврюху вместо своего сына, на которого падал черед. Гущин сбежал, целое лето прожил на отдаленных островах, питаясь рыбой и дичью. Но когда пришла зима с морозами и глубокими снегами, Гаврила вернулся, его заковали в колодки и отвезли в полк.

Дружки вели долгие разговоры под стук колес и тряску на ухабах. Илья откровенно рассказал Гущину о своих скитаниях с батей Акинфием, и Гаврила, никогда не видавший Куликова, полюбил его. Не раз вырывались у парня слова:

– Эх, был бы с нами батя Акинфий!..

О подвиге Акинфия, отдавшего жизнь за друга, Марков не мог говорить без слез. Илья чувствовал: светлая память «бати» всегда будет охранять его от дурных поступков. Марков твердо решил: поправившись, он будет служить и драться со шведами. Но если заставят его поднять оружие против народа, из плоти и крови которого он вышел, то Илья никогда на это не пойдет, пусть даже грозит ему за это самая лютая казнь. Так поступил бы Акинфий, так сделает и он, Илья.

В туманный сентябрьский день обоз не спеша въехал в новый город Петербург и пошел колесить по городу, разыскивая военный госпиталь.

Торпаков был в Петербурге лет пять тому назад и теперь смотрел и удивлялся. На островах, где были только землянки да палатки, по бокам широких прямых улиц поднимались дома. Главы церквей четко рисовались на бледном небе. Петропавловская крепость глядела жерлами пушек с высоты земляных валов.

– Да, славный получается город! – говорил офицер ямщику. – А кто бы раньше подумал?

Наконец повозки остановились у длинного дощатого барака. Торпаков окинул взглядом невзрачное здание и презрительно бросил:

– Вот так вошпиталь!

Таким насмешливым названием солдаты окрестили в старину военные госпитали.

Раненых пересчитали, приняли по списку, зачислили на довольствие. Торпаков распрощался со своими «орлами», выразив надежду, что они еще встретятся. Больных повели в палату.

Очутившись в обширной низкой казарме, Илья обмер. Он бодро переносил все тяготы пути, случалось, без ропота голодал и день и два, спал на лесных полянах и в крестьянских избушках.

Но здесь… Грязные стены, с которых стекала вода, крохотные слепые окошечки, деревянные двухъярусные нары по стенам и удушливый воздух, наполненный дымом и испарениями немытых тел…

Вот так царская милость, заслуженная кровью на полях битв!

Кругом, как муравьи, копошились больные. Один метался в бреду, другой стонал и ругался, третий, полуголый, чинил драную рубаху.

А двое выздоравливающих стояли друг против друга в угрожающих позах, и кучка любопытных подзадоривалa их пустить в ход кулаки.

Марков и Гущин, растерявшись, не заметили, куда разместили их товарищей. Но вот и к ним подошел краснорожий детина, госпитальный служитель. Он подвел новых больных к свободному месту на нарах – два с половиной аршина длины и аршин ширины, – прикрытому слоем грязной соломы.

– Вот, молодцы, – весело заявил служитель, – ваши хоромы – хоть спи, хоть пляши, хоть гостей сбирай!

Неодолимое отвращение овладело Ильей и Гаврилой – они вспомнили свою тесную повозку, и та показалась им раем в сравнении с тем, что их ожидало.

«Егорка, – подумал Илья. – Либо Егорка меня выручит, либо я здесь подохну».

– Послушай, дядя, здесь в Питербурхе у меня брат живет. Не добежишь до него?

Мужик презрительно сощурился.

– Ежели каждый тут начнет распоряжаться…

– Да ты дослушай! Сходишь во дворец…

– Чего?! – Физиономия служителя выразила необычайное удивление.

– Там узнаешь, где живет Егор Константиныч Марков, токарь его царского величества.

– Дак что ж ты, чудак, сразу-то не сказал! Сделаем, это мы мигом сделаем!..

В расчете на щедрую подачку, мужик засуетился, выражая величайшую готовность услужить столь знатному больному.

– И, когда найдешь Егора, – продолжал Марков, – скажи ему, чтоб немедля приехал сюда забрать брата Илью. – Он невольно взглянул на тоскливую, сразу помрачневшую фигуру Гущина и понял, что оставить здесь нового друга было бы преступлением. – Брата Илью и еще одного человека…

Просиявшие глаза Гаврюхи были наградой Илье за его неожиданное решение. Служитель умчался выполнять поручение, а два друга стояли посреди казармы, не решаясь ни сесть на нары, ни опереться на мокрую грязную стену.

В томительном ожидании прошло часа два. И вот Илья Марков увидел Егора, которого, конечно, не узнал бы после одиннадцатилетней разлуки.

Щеголеватый, гладко выбритый Егор, в пудреном паричке, в нарядном кафтане, в панталонах и чулках, замешкался на пороге, увидав, что спешит к нему обросший густой бородой человек в грязном больничном халате, в растоптанных шлепанцах. Он даже немного отшатнулся, не веря своим глазам, но потом узнал Илью, бросился к брату, и они обнялись.

Братья очень походили друг на друга и лицом и фигурой, только Егор был пониже Ильи и значительно уже в плечах; в нем не чувствовалось той силы, которую накопил возмужалый, многое повидавший и многое претерпевший Илья.

– Егорка!

– Илюша!

– Братишка!

– Брат!

– Ох, и рад же я! Как матушка?

– А ты откуда сюда явился?

Долго продолжался град несвязных вопросов, на которые невозможно было дать скорый ответ. Первым опомнился Илья. Показывая на смущенного Гущина, он молвил:

– Вот дружок мой, Гавря Гущин.

Гущин, стоявший в сторонке, подошел и протянул было руку, но, словно потрясенный видом Егора, по привычке вытянулся в струнку, стукнул каблуками сношенных туфель и гаркнул:

– Новгородского пехотного полка рядовой, ваше благородие!

Илья рассмеялся, а Егор, хотя ему и польстило такое обращение, сконфузился.

– Ну, что ты, что ты! Какое я благородие? Я ведь тоже из простых.

– А нарядили тебя знатно, – сказал старший брат с явным неодобрением.

– Да что ж поделаешь, – объяснял Егор. – Сам понимаешь, служба. Опять же и у царя бываю и при дворе приходится…