влажной прелью и запахом листа, который здесь так же сладок, как и под Ростовом.
Вдруг раскатистый рык мотора прокатился совсем близко, и Нечпорук услышал, как по мосту через реку заскрежетали гусеницы танка. Голубоватая тропа на небе, которую Нечпорук опять принял было за луч прожектора, все ширилась, раздвигая темно-сизые тучи, и сталевар увидел первую дрожь рассвета.
— Ну, что ты там, хлопче? — крикнула Марийка и, не услышав ответа, вышла на крылечко. — Ведь спать же надо… — начала было она, но, увидев лицо мужа, умолкла.
— Постоим немножко… — тихо сказал он и кивнул на тонконогую шеренгу юных яблонь. — Видишь… целы?
— Вот и хорошо, — проронила Марийка и прижалась плечом к груди мужа. Так стояли они еще несколько минут, озирая светлеющие дали и огромное распахнутое в ожидании солнца небо.
Николай Асанов
Сто двадцать секунд
Новицкий вел свой истребитель к аэродрому. Только что кончившийся бой был неудачным. В гигантской карусели, закружившейся в темно-синем небе, он расстрелял почти весь боезапас, долго гнался за вражеским истребителем и в конце концов потерял его среди облаков. Опомнившись после горячки боя и сориентировавшись, Новицкий увидел, что оторвался от своей эскадрильи, забрался далеко в немецкий тыл, а горючее на исходе. Между тем земля охотилась за ним сплошными залпами зенитных батарей. Новицкий бросил машину в облака; ранее они спрятали от него врага, а теперь помогали ему.
В баках остался только небольшой запас горючего, который полагалось иметь по уставу сверх полетной нормы на такой именно случай, какой приключился сегодня с Новицким. Поэтому летчик торопился на аэродром, заранее представляя себе разнос, которым его встретит полковник. Добро бы потерял своих какой-нибудь молодой летчик, но ведь Новицкий был известен как опытный истребитель, на фюзеляже его самолета были нарисованы восемь звездочек, по числу сбитых вражеских машин, на груди Новицкого было три ордена.
Он летел в облаках на высоте две тысячи триста метров, тщательно следя за тем, чтобы не высовываться из белого пушистого покрова, который окутывал машину, словно вата. Одиночный самолет, израсходовавший боеприпасы и горючее, — он был сейчас очень легкой добычей для врага, а Новицкий считал, что умирать ему рано.
Внезапно машина выскользнула из облаков, и Новицкий увидел под собой исполосованную грейдерными и шоссейными дорогами землю, села с невысокими церквами, черные тени улиц, идущих с запада на восток, и белые полосы тех улиц, что пересекали городок с севера на юг. Был полдень, далеко на юго-западе виднелся сквозь бледно-голубую дымку город. Летчик подумал, что сейчас этот пейзаж похож на исчерканную руками ребенка картинку. Вдруг Новицкий увидел чуть правее словно выпавшие из отвесной белой стены облаков немецкие самолеты. Они находились со стороны Новицкого под солнцем и потому не могли сразу увидеть одинокий советский истребитель. Новицкий насчитал восемь вражеских машин: пять бомбардировщиков и три истребителя.
Первым его движением было заложить глубокий вираж влево и снова скрыться в облаках. А между тем им уже овладела тревожная мысль, что немцы идут бомбить ту переправу, на защиту которой наши летчики и вылетели сегодня утром. Должно быть, это была вторая группа, которая должна прорваться к переправе, пока первая будет связывать истребителей. И в тот же момент, все еще держа руку на штурвале для ухода, как ему хотелось сделать вначале, Новицкий отрывисто сообщил по радио:
— Земля, земля! Самолеты в районе 11, квадрат А, пять — три, иду в атаку. Комар.
Машинально он взглянул на часы, было двенадцать ноль четыре, затем он бросил свою машину со стороны солнца прямо — в центр клинообразного построения немецких бомбардировщиков, не обращая внимания на истребителей, которые шли чуть выше и впереди охраняемого ими отряда.
Столь стремителен и дерзок был удар этого одиночного самолета, что немцы ничего не успели сообразить, как строй бомбардировщиков оказался нарушенным; атакованный Новицким флагманский корабль вильнул вниз, правый мотор его, пробитый последним снарядом из пушки Новицкого, отказал, самолет никак не мог выправить крена. А Новицкий уже выскочил из строя и круто развернул машину вверх; скорость нападения помогла ему взмыть на мертвой петле, и он снова оказался позади немецкого отряда.
Он не помнил, когда отодвинул закрывавший его фонарь, хотя это и противоречило уставу. Он хотел сейчас как можно больше видимости; и, вращая головой во все стороны, так, что болела шея, он заметил, как истребители противника, оправившись от изумления, мчались теперь за ним. Резким броском он загнал снова свою машину в центр немецкого строя: так истребители не могли стрелять по нему, боясь попасть в свои бомбардировщики, а Новицкий атаковал вторую машину. И когда он ясно увидел испуганное лицо стрелка-радиста, увидел широкую струю трассирующих снарядов из его пушки, прошедшую прямо под ним, Новицкий с яростью почувствовал, что его вооружение молчит, хотя он нажал гашетку до боли в пальцах. Он прошел так близко над немецкой машиной, что чуть не задел ее. Немец отвернул от сумасшедшего истребителя и уводил машину назад. В наушниках Новицкого пищали тревожные сигналы немецких раций, строй самолетов окончательно разрушился, далеко внизу рвались сбрасываемые немцами для облегчения бегства бомбы, и только истребители продолжали атаку на одинокого летчика. Град ударов простучал по заднему броневому щитку, по правой плоскости. На мгновение вспыхнуло пламя от зажигательной пули, но летчик пошел в штопор, отрываясь от немцев, и пламя сдуло сильным ударом воздуха.
На одну секунду Новицкий потерял немцев. Когда он снова пошел в горку, он увидел, что две машины беспорядочно бежали на запад, истребители догоняли его, а три бомбардировщика, прячась в солнечных лучах, летят дальше, стремясь к переправе. Новицкий прикусил губы, он почувствовал соленый вкус крови, выругался и бросился за этими машинами, вихляя в воздухе, чтобы укрыться от плотного огня истребителей. В яростном напряжении он повернул голову назад и увидел на своем следу два истребителя, третий летел сбоку, стремясь перехватить его. Новицкий взмыл еще выше и вдруг услышал, как захлебнулся мотор. При подъеме бензин не подавался с той равномерностью, которая нужна мотору: его было совсем мало.
И внезапно вся ярость схлынула. Летчик вдруг почувствовал себя совершенно спокойно. В то же время ясно и отчетливо представил он себе последнюю атаку. И, не обращая больше внимания на истребителей, как будто их не было там, позади, он ринулся сверху на тройку бомбардировщиков, стремясь только к одному — настичь их, ворваться в их строй. Мелькнул один из истребителей, тот, что был сбоку, полил его зеленой струей пуль, заблестели стекла разбитых приборов. Новицкий машинально стер кровь с лица. Немец исчез, заходя для новой атаки. В этот момент Новицкий достиг строя бомбардировщиков, прошел сквозь кинжальные струи огня хвостового вооружения их, удивился тому, что самолет еще управляется, хотя его трясло, словно в лихорадке, от попадания пушечного снаряда, тщательно прицелился всем телом самолета в головную машину, сощурил глаза до того, что они превратились в щелки. Теперь он видел из всего мира, земли и неба только маленький кусочек левой плоскости вражеского самолета, еще раз форсировал мотор, выжимая из него последние силы, и вдруг ударил пропеллером по этой ненавистной плоскости с изображением хвостатой свастики, как будто бил кулаком в лицо врага.
Он почувствовал удар только по сотрясению своего самолета да еще по тому, как резко взвыл мотор. В тот же миг немецкий истребитель настиг его. Серия пушечных снарядов прошла по самолету, вспыхнул мотор; пламя, багровое и огромное, с большим черным языком дыма, оторвалось на мгновение, потом плотно присосалось к машине, обжигая лицо летчика.
Александр Александрович Новицкий, летчик-истребитель, прожил двадцать пять лет. Все в своей
