– Я одно поле под Москвой знаю, – тихо заговорил он. – Оно все васильковое, что глаза твои – синь ненаглядная… Как воротимся из похода, пойдем туда вместе? Есть поздние васильки, они долго цветут.

Она не ответила, теснее прижимаясь к нему.

– …И будет у нас дом свой, и детки малые будут – как те васильки, веселые да синеглазые. В рожь забегут – потеряются.

Она засмеялась.

– …Пойдешь ты за ними, станешь искать – да и сама сгинешь, то-то беда! Золото да синь во поле широком, как искать стану вас, любых моих?

Она смеялась, все крепче прижимаясь, и Васька был счастлив: хоть теперь, на миг единый, пусть не в яви, а в думах одних, может подарить этой горькой девчонке и поле с васильками, и дом свой, и деток непослушных – самое что ни есть счастье человеческое, больше которого по всем землям ищи – не сыщешь. Дарья смеялась – это было его счастье, краткое, как вздох, но счастье. И первый раз она говорила, смеясь:

– Васенька, ты-то уж не ходи за нами в рожь густую, обочь стань да песню запой – сами найдемся. Не то ведь и ты потеряешься – глаза-то вон моих ведь синее, и волосы – рожь спелая.

Время!.. Словно кто-то произнес в нем это слово, он осторожно отстранился, пошел из шатра, она следом, без обиды, молчаливая, вся полная его словами. И хотя, может быть, понимала: нельзя быть счастливой теперь, перед битвой, чтобы не прогневить всевышнего, лелеяла в себе его слова и рожденные ими картины.

Среди шатров на ровной площадке стояло уже несколько больших повозок с высокими бортами из толстых дубовых плах, каждая повозка запряжена четверкой лошадей попарно. Вокруг этих громоздких сооружений суетились пожилые извозчики и несколько монахов, находившихся при лечебнице.

– Эка! – удивился Тупик. – Прямо детинцы на колесах.

– Они за войском станут, – пояснила Дарья. – На них будут класть раненых. За щитами дубовыми можно при случае и от стрел спрятаться, и отбиваться. Их по четыре – шесть кругом ставили – будто и вправду детинец.

– Кто же такое придумал?

– Дедушка Савося с дядей Фомой.

– Тот атаман самый?

– Ага…

Васька вывел Дарью на край площадки, указал на крыло полка, куда переместилась тысяча ее деда. Войско заканчивало построение, и Тупик, впервые видевший его в боевом порядке, с изумлением и трепетом всматривался в этот громадный живой вал, перегородивший Куликово поле.

– Неужто с такой силой не одолеем Мамая? – тихо спросила девушка.

– Кабы не одолели, так и приходить сюда было б незачем.

У коновязи постояли, не в силах расстаться сразу. Дарья закусила губу, удерживая легкую женскую слезу, Орлик тянулся к ее рукам – помнил угощение. Перебирая челку над его звездочкой, она спросила:

– Он хороший?

– Лучший конь на земле, – Тупик засмеялся.

– Я так и знала, – короткая улыбка в глазах Дарьи не смыла горечи расставания. – У него глаза умные. А рыжий где?

– Помнишь его… Поменял на этого.

– Тот злой был… как и ты тогда. – Она улыбнулась. – Но все равно и тот хороший – тебя сберег.

Васька промолчал. Сколько раз тот рыжий Орлик спасал ему жизнь, а вот он сам погубил его неосторожностью – до сих пор болит сердце, и долго еще будет болеть: будто друга верного не уберег.

Появился старый лекарь, Васька вспомнил о Таршиле, передал его просьбу. Дед позвал за собой. Едва он повернулся, Дарья схватила Тупика за руку:

– Вася, дай мне твой меч!

– Меч?.. – он удивился и… понял. Отстегнул меч и протянул девушке. При своих товарищах никогда этого не сделал бы, но сейчас можно: пусть себя успокоит, думая, что воина спасают в бою заговоры, а не воинское искусство… Дарья схватила меч, тут же откуда-то вывернулась ее подружка, со смехом выхватила у Дарьи меч, обернулась на бегу:

– Не бойся, боярин, вернем тебе меч заговоренный, всех ворогов порубишь, только Дарью помни! – и скрылась в маленькой палатке.

Ведал ли хан Алтын, что его меч будут заговаривать русские женщины!.. Впрочем, теперь это меч Васьки Тупика.

– Эй, витязь, ты чего задумался? – дед Савося уже возвращался с глиняным жбаном. – На-ко, завези Таршиле, пусть взбодрится, не то тяжко ему будет рядом с вами, молодыми.

Приняв жбан, Васька поклонился деду:

– За все те спасибо, Савватей Гаврилыч. Дарью побереги.

– Э-э, молодец, куды мне ныне? Тебе беречь ее, тебе! Побьете врагов – вот и все береженье, – улыбнулся по-стариковски лукаво и успокоительно, будто побить – дело шутейное, будто он, старый воин и лекарь, не видывал кровавых, устланных телами полей, где проходила грозная ордынская конница. Но была ведь еще и Вожа, она грела надеждой и Ваську Тупика, и этого древнего старца, как она грела всех,