барменов, иногда звонили по телефону, всегда сплетничали, время от времени слегка подремывали. Аристократы денег не тратили — не могли себе такого позволить. По закону цены были фиксированными, но далеко не низкими, к тому же к ним добавлялись непостижимые налоги: тридцать процентов за обслуживание; два процента — почтовый сбор; те же тридцать — налог на роскошь; пять следовало отчислить в фонд помощи зимой; двенадцать — на вспоможение получившим увечье во время революции; четыре процента составляли муниципальные сборы; два — федеральный налог; восемь процентов платили за проживание на площади, превышающей дозволенный минимум. Все это вместе взятое делало спальные комнаты и великолепные залы доступными разве что для иностранцев.
В последние годы их было не много, и в «Ритце» если что и процветало, то лишь казенное гостеприимство, но тем не менее безрадостный круг нейтралийской мужской аристократии (поскольку, невзирая на бесчисленные революции и бурное распространение свободомыслия, нейтралийские леди по- прежнему хоть и скромно, но дом содержали) собирался здесь: отель был их клубом. Они носили очень темные костюмы и очень жесткие воротнички, черные «бабочки» и черные пуговицы на лакированных туфлях; курили сигареты, вставленные в длинные мундштуки из черепахового панциря, отчего их усохшие лица напоминали морщинистую бронзу; вели разговоры о деньгах и женщинах — сухо и отстраненно, поскольку вдосталь у них никогда не было ни тех ни других.
В этот летний день, когда шла последняя неделя традиционного для Белласиты сезона и все аристократы готовились перебраться на морское побережье или в свои семейные поместья, около двух десятков этих потомков крестоносцев сидели в прохладе гостиничного холла и были вознаграждены представлением, каковым стало прибытие иностранных профессоров из Министерства отдыха и культуры. Уже порядком настрадавшиеся от жары и усталости, гости прибыли, чтобы надеть свои ученые одеяния на прием в университете. Прибывшие последними Скотт-Кинг, Уайтмейд, мисс Свенинген и мисс Бомбаум потеряли свой багаж. Доктор Артуро Фе просто пламенем взвился у стойки портье: умолял, угрожал, звонил по телефону. Одни говорили, что багаж задержали на таможне, другие — что его украл водитель такси. Вскоре вещи обнаружили брошенными в служебном лифте на верхнем этаже.
Наконец к доктору Фе подтянулись все ученые: Скотт-Кинг в своей магистерской мантии и накидке; Уайтмейд — в цветистой хламиде, подобающей носителю обретенной в Упсале новой степени доктора наук. Среди одеяний многих центров обучения одни напоминали о судьях с рисунков Домье,[139] другие — о комике Уилле Хэе на сцене мюзик-холла. Мисс Свенинген сразу выделялась в этой толпе своим спортивным топиком из легчайшей ткани и белыми шортами. Мисс Бомбаум ехать отказалась, поскольку уверяла, ей нужно закончить статью.
Группа гуськом вышла сквозь вращающиеся двери в пыльную вечернюю жару, предоставив благородным аристократам обмениваться впечатлениями о ногах мисс Свенинген. Тема далеко не была исчерпана, когда ученые уже вернулись, а если бы такие ноги объявились в начале года, то вызвали бы разговоры в течение всего сезона в Белласите.
Посещение университета стало тяжким испытанием: за целым часом речей последовал скрупулезный осмотр архивов.
— Мисс Свенинген, господа, — обратился к ним доктор Фе, — мы немного запаздываем. В муниципалитете нас уже ждут. Я позвоню туда, сообщу, что мы задерживаемся. Не расстраивайтесь.
Гости разошлись по номерам и вновь собрались в холле в положенное время, одетые с разной степенью элегантности. Сам доктор был великолепен в обтягивающем белом жилете, сорочке с пуговицами из оникса, гарденией в петлице, полудюжиной миниатюрных медалек и неким подобием орденской ленты. Рядом с ним Скотт-Кинг и Уайтмейд определенно выглядели убого. Впрочем, малорослые бронзовые маркизы и графы на них и внимания не обратили — все ожидали мисс Свенинген. Уж если ее ученое одеяние открывало столько непредусмотренных милостей, столько восхитительной, непредвиденной по простору и длине плоти, то чего же она не откроет им, облачившись в вечернее платье?
Она вышла.
Шелк цвета шоколада окутывал ее от ключиц до плеч и свисал, скрывая все тело, едва не до самых лодыжек, отчего черные атласные туфли на низких каблуках выглядели просто-таки гигантскими. Волосы она подвязала лентой из шотландки, талию перепоясала широким поясом из лакированной кожи, а носовой платочек искусно закрепила на кисти ремешком от часов. Наверное, с минуту чернильные, похожие на обезьяньи, глазки ошеломленно разглядывали ее, потом мальтийские рыцари с томлением, порожденным веками унаследованного разочарования, один за другим вставали со своих мест и, раздавая направо-налево кивки кланяющимся лакеям, неспешно следовали к вращающимся дверям, к площади, на которой нечем было дышать, к давно поделенным дворцам, где их ожидали жены.
— Пойдемте, дама и господа, — воскликнул доктор Артуро Фе. — Машины уже здесь. Нас с нетерпением ждут в отеле «Город».
Ничто: ни брюшко, ни второй подбородок, ни тяжеловесное достоинство казенного дома или городского учреждения, ни единый намек на помпезность или богатство — не выдавали в этом человеке лорд-мэра Белласиты. Был он молод, худощав и явно чувствовал себя не в своей тарелке; революционные подвиги оставили на нем множество шрамов, один глаз был закрыт повязкой, при ходьбе мэр опирался на костыль.
— Его превосходительство, увы, не говорит по-английски, — предупредил доктор Фе, представляя Скотт-Кинга и Уайтмейда.
Они обменялись рукопожатиями. Лорд-мэр насупился и пробормотал что-то на ухо Артуро Фе.
— Его превосходительство говорит, что ему доставляет огромное удовольствие приветствовать таких знаменитых гостей. Он говорит, что, как выражается наш народ, его дом — ваш дом.
Англичане отошли в сторону и разделились: Уайтмейд заприметил в дальнем конце увешанного гобеленами зала накрытый для фуршета стол, а Скотт-Кинг застенчиво стоял в одиночестве, пока лакей не подал ему бокал сладкого шипучего вина, а доктор Фе не подвел собеседника.
— Позвольте представить вам инженера Гарсию. Он пылко влюблен в Англию.
— Инженер Гарсия, — произнес подошедший.
— Скотт-Кинг, — произнес Скотт-Кинг.
— Я несколько лет работал на фирму «Грин, Горридж энд Райт лимитед» в Солфорде. Не сомневаюсь, вам они хорошо известны.
— Боюсь, что нет.
— Это очень известная фирма, по-моему. Вы часто ездите в Солфорд?
— Боюсь, что я там никогда не был.
— Это очень известный город. А из какого, скажите, пожалуйста, вы города?
— Из Гранчестера, я полагаю.
— Я такой не знаю — Гранчестер. Этот город побольше Солфорда?
— Нет, гораздо меньше.
— A-а! В Солфорде много промышленности.
— И мне так кажется.
— Как вы находите нейтралийское шампанское?
— Отличное.
— Оно сладкое, да? Это из-за нашего нейтралийского солнца. Вам оно больше нравится, чем французское шампанское?
— Как вам сказать… Оно совсем другое, разве не так?
— Вы, как я понимаю, знаток. У Франции нет солнца. Вы знакомы с герцогом Вестминстером?
— Нет.
— Я его раз видел в Биаррице. Прекрасный человек. С огромными владениями.
— В самом деле?
— В самом деле. Лондон — его владение. У вас есть владение?
— Нет.
— Моя мать владела кое-чем, но все утрачено.
Шум в зале стоял невообразимый. Скотт-Кинг обнаружил, что сделался центром круга тех, кто говорил по-английски. Незнакомые лица, новые голоса обступали его со всех сторон. Его бокал все время
