— Хочешь верь, хочешь нет — семьдесят пять фунтов.

— В данный момент у меня случайно есть немного денег в банке, — задумчиво проговорила Кирсти. — Я могла бы дать немного больше.

— Мне надо в три раза больше.

— У тебя должны остаться и кое-какие другие вещи.

— Все, чем я владею, находится внизу, в твоем холле.

— Давай пойдем посмотрим, Вирджиния. У тебя всегда было так много вещей. Я уверена, мы сможем подобрать что-нибудь. Например, портсигар, которым ты сейчас пользуешься.

— Он сильно помят.

— Но раньше он был хорош.

— Мистер Трой, Канн, тысяча девятьсот тридцать шестой год.

— Уверена, что мы найдем достаточно, чтобы набрать двести пятьдесят фунтов.

— О Кирсти, ты просто утешение для девушки в беде.

Так обе женщины, начавшие выезжать в свет в один и тот же год и жившие совершенно различной жизнью, одна — такой расточительной, другая — такой умеренной и бережливой, разложили вещи Вирджинии на обшарпанной софе и провели весь вечер, как цыганки-барышницы, рассматривая и оценивая немногие уцелевшие трофеи десятилетия соблазнительной женственности; затем обе пошли спать, успокоенные каждая по-своему и довольные заключенной сделкой.

Гай чувствовал себя так, будто ему преподнесли подарок в день рождения, впервые неизвестно за сколько лет. Карточка с его фамилией, выскочившая из электронного комплектатора личного состава, подобно билетику с судьбой из автомата на пляже, подобно настоящей реальной удаче — выигрышу в лотерее или тотализаторе на бегах, вызвала приятное возбуждение, какое он чувствовал разве только в первые дни службы в алебардийском корпусе или в первые минуты на земле неприятеля в Дакаре, возбуждение, похожее на чувство раскрепощения, охватившее его после передачи наследства Эпторпа Чатти Корнеру или в госпитале в Александрии, когда он нарушил свое долгое молчание. Это были памятные события в его армейской жизни. Все они произошли в первые два года войны; после них он потерял надежду на появление новых ярких событий. Теперь его надежды воскресли. Значит, и для него есть еще место где-то за пределами бесплодной рутинной службы в штабе особо опасных операций.

Со службы Гай ушел в шесть часов и, придя в транзитный лагерь, под влиянием импульса сделал то, что в последнее время делал редко: переоделся в синюю парадную форму. Затем он сел в метро, где беженцы уже расставляли свои койки на ночь, и, доехав до станции Грин-парк, пошел пешком под аркаду Ритц в направлении Сент-Джеймс-стрит и далее — в «Беллами». На каждом шагу, подпирая стены, стояли американские солдаты, крепко облапив своих шлюх. В вестибюле клуба его приветствовал американец иного сорта.

— Добрый вечер, Лут.

— Вы будете на приеме у Эверарда Спрюса?

— Не приглашен. Вообще не знаю, кто это. А вас, по-моему, ожидают у Гленобэнов.

— К ним я пойду позже. Сначала у меня обед с Ральфом Бромптоном. Но по дороге мне, пожалуй, надо заглянуть к Эверарду.

Лут возобновил свое прерванное занятие: он писал письмо за столиком, стоявшим напротив комнатки Джоуба. Гай никогда не видел раньше, чтобы этим столиком кто-нибудь пользовался.

В следующем холле Гай нашел Артура Бокс-Бендера.

— Только что ускользнул из палаты немного отдохнуть. На Восточном фронте все складывается очень недурно.

— Недурно?

— Подожди до передачи последних известий в девять часов. Кое-что услышишь. Дядюшка Джо явно обратил их в бегство. Не хотел бы я оказаться одним из его военнопленных.

По естественной ассоциации Гай спросил:

— Есть ли что-нибудь от Тони?

Лицо Бокс-Бендера помрачнело.

— Да, было на прошлой неделе. Он все еще не выбросил из головы эту дурацкую мысль стать монахом. Я уверен, он забудет о ней, как только вернется к нормальной жизни, но сейчас это все равно неприятно. Анджела, по-видимому, не очень-то против этого. Она больше беспокоится об отце.

— Я тоже.

— Она сейчас в Мэтчете. Как ты знаешь, он оставил работу в школе, и это уже хорошо. В таком возрасте ему совсем не следовало приниматься за это занятие. Ты знаешь, у него ведь тромб. Серьезное осложнение может наступить в любое время.

— Знаю. Я виделся с ним в прошлом месяце. Тогда он, как мне показалось, был здоров, но позднее он писал, что чувствует себя неважно.

— Да, ничего не поделаешь, — сказал Бокс-Бендер. — Анджела считает, что ей следует находиться там на всякий случай.

Гай прошел в бар, где обнаружил Йэна Килбэннока, беседующего с пожилым гренадером.

— …Знаете, как внимателен король, когда дело касается любой детали военного снаряжения, — говорил он. — Монарх приказал прислать ему такой кинжал. Он-то и натолкнул короля на размышления о ножевых изделиях.

— Исключительно удачная идея.

— Да, я сам в некотором роде причастен к этому делу. Привет, Гай! Как ты думаешь, кто только что выгнал меня из дому? Вирджиния!

— Как она там?

— Без гроша. Я видел ее мимоходом, но она явно на мели. Я и до этого слышал кое-какие сплетни о ее делах.

— Я угощаю, — прервал его Гай, — по случаю дня моего рождения. Два стакана вина, Парсонс.

Гай ничего не сказал об электронном комплектаторе, однако мысль о нем согревала его во время разговоров о других вещах. Когда их стаканы опустели, гренадер сказал:

— Кто-то здесь сказал, что сегодня день его рождения. Три стакана вина, Парсонс!

Когда наступила очередь Йэна заказывать, он заметил:

— Как поднялись цены! Десять шиллингов за стакан шампанского, и к тому же дрянного! Почему бы тебе не пойти к Эверарду Спрюсу и не выпить бесплатно?

— А у него будет шампанское?

— Конечно, будет. Спрюс получает крупные специальные субсидии, а сегодня он принимает двух видных иностранцев, на которых надо произвести впечатление. Иногда приятно побывать в кругу одних штатских. Ты читаешь его журнал?

— Нет.

— Я тоже. Но его высоко ценят. Сам Уинстон читает его.

— Я не верю тебе.

— Возможно, сам-то он и не читает. Но один экземпляр направляется в канцелярию кабинета, я случайно узнал об этом.

— Я едва знаком со Спрюсом. А вот Лут туда собирается.

— Значит, туда может заявиться каждый. Луту удастся поймать такси. Для американцев они всегда останавливаются.

Лейтенант Пэдфилд все еще трудился над своей корреспонденцией. Он писал довольно усердно; перо не слишком хорошо подчинялось ему: в юности он печатал на пишущей машинке, а в ранней зрелости диктовал. Йэн послал его на Пиккадили. Действительно, через четверть часа он возвратился на такси.

— Рад, что вы едете со мной, — заявил он. — Я считал, вы не знакомы со Спрюсом.

— Я передумал.

— «Севайвэл» — весьма знаменательный рупор общественного мнения.

— Знаменующий что, Лут?

— Выживание ценностей.