– Чертовы сентименталисты! Мои отец с матерью повесились в собственном саду на собственной бельевой веревке. Теперь же никто пальцем, даже для себя, не пошевелит. В системе что-то не так, Пластик. Ведь есть еще реки – топись, тут и там поезда – только голову сунь, газовые печи в некоторых бараках. В стране полно природных ресурсов смерти, так нет, каждый тащится к нам.

Нечасто случалось, чтобы он так откровенничал перед подчиненными. Он поистратился за неделю простоя, напиваясь в общежитии с такими же праздными коллегами. Всегда после забастовок старшие служащие возвращались на работу в мрачном расположении духа.

– Впустить первую партию, сэр?

– Пока нет, – сказал д-р Бимиш. – Тут надо посмотреть внеочередную пациентку, которую прислали с розовым талоном из Драмы. Она сейчас в персональной приемной. Приведите ее.

Майлз пошел в комнату, отведенную для важных пациентов. Одна стена была целиком стеклянной. Возле этой стены спиной к нему стояла девушка и глядела на мрачную очередь внизу. Ослепленный светом, Майлз стоял, видя только тень, которая вздрогнула при звуке защелки и, оставаясь тенью, но чрезвычайно грациозно, повернулась к нему. Он стоял у двери, на мгновенье онемев от этого слепящего сиянья красоты. Затем он сказал:

– Мы совсем готовы принять вас, мисс.

Девушка подошла ближе. Глаза Майлза привыкли к свету. Тень обрела форму. Полная картина говорила все, на что намекал первый взгляд, и даже более, ибо каждое движение являло совершенство. Только одна черта ломала канон чистой красоты: длинная, шелковистая, золотисто-светлая борода.

Глубоким приятным тоном, совершенно не похожим на нынешний унылый акцент века, она произнесла:

– Прошу понять, я не хочу, чтобы со мной что-то делали. Я согласилась прийти сюда. Директор Драмы и Директор Здравоохранения были так патетичны по поводу всего этого; и я подумала, что это наименьшее, что я смогу сделать. Я сказала, что очень хотела услышать о вашей службе, но я не хочу ничего предпринимать.

– Лучше ему самому скажите, – ответил Майлз и провел ее в кабинет д-ра Бимиша.

– Великое Государство! – сказал д-р Бимиш, вперившись глазами в бороду.

– Да, – ответила она– Шокирует, правда? Я к ней уже привыкла, но могу понять чувства тех кто видит ее впервые.

– Она настоящая?

– Потяните.

– Крепкая. Неужели ничего нельзя сделать?

– О, уже все перепробовано.

Д– р Бимиш настолько заинтересовался, что забыл о присутствии Майлза.

– Наверно, операция Клюгмана?

– Да.

– То и дело от нее что-нибудь случается. В Кембридже было два или три случая.

– Я не хотела ее. Я была против. Это все Руководитель Балета. Он настаивает, чтобы все девушки стерилизовались. Вероятно, после появления ребенка нельзя хорошо танцевать, и вот что вышло.

– Да, – сказал д-р Бимиш. – Да. Несутся, очертя голову. Тех девушек из Кембриджа пришлось убрать. Это было неизлечимо. Нужно ли вам что-либо уладить, или убрать вас сразу?

– Но я не хочу, чтобы меня убирали. Я тут говорила вашему ассистенту, что я просто вообще согласилась прийти, потому что Директор Драмы так изводился, а он довольно мил. У меня нет ни малейшего желания дать вам убить себя.

Пока она говорила, радушие д-ра Бимиша исчезало. Молча, с ненавистью он смотрел на нее. Потом взял розовый талон.

– Значит это более не нужно?

– Нет.

– Тогда, Государства ради, – сказал д-р Бимиш, весьма разозлившись, – зачем вы отнимаете мое время? У меня более сотни срочных пациентов ждут снаружи, а вы являетесь, чтобы доложить, что Директор Драмы очень мил. Знаю я Директора Драмы. Мы живем бок о бок в одном и том же мерзком общежитии. Он навроде чумы. Я напишу докладную об этом фарсе в Министерство, после которой он и тот лунатик, воображающий, что умеет делать операции Клюгмана, придут ко мне и станут умолять уничтожить их. А я поставлю их в хвост очереди. Уведите ее отсюда, Пластик, и впустите нормальных людей.

Майлз отвел ее в общую приемную.

– Каков старый скот, – сказала она. – Самый настоящий скот. Раньше со мной никогда так не говорили, даже в балетной школе. А сначала он казался таким приятным.

– Это все его профессиональное чувство, – сказал Майлз. – Он, естественно, обозлился, теряя такую привлекательную пациентку.

Она улыбнулась. Ее борода была не настолько густой, чтобы скрывать мягкий овал щек и подбородка.

Она как будто подглядывала за ним из-за спелых колосьев ячменя.

Улыбка перешла на ее широкие серые глаза. Ее губы под золотистыми усиками не были накрашены и казались осязаемыми. Из-под них выбивалась полоска бледного пушка и сбегала через середину подбородка, расширяясь, густея и набирая цвет, пока не встречалась с полноводьем бакенбард, оставляя, однако, по обе стороны две чистые от волос и нежные симметричные зоны, нагие и зовущие. Так улыбался бы какой-нибудь беззаботный дьякон в колоннаде Александрийской школы V века, поражая своих