глазу он сидел с палкой против незванных гостей.
Вскоре к ним присоединился отец безымянного молодого человека. Оказалось, это один из тех генералов.
– Сейчас же в постель, – сказал он. – Вы чертовски всем надоели.
– Мы дразним Пинфолда. Он дрянь.
– Это не значит, что надо будить весь пароход.
– Он еврей.
– Правда? Ты уверен? Я не знал.
– Конечно, еврей. Он явился в Личпол в 1937 году с немецкими беженцами. Его тогда звали Пайнфельд.
– Мы жаждем крови Пайнфельда, – сказал приятный голос. – Мы хотим всыпать ему горячих.
– Не станете же вы возражать, сэр, – сказал Фоскер, – чтобы мы всыпали ему горячих.
– А чем конкретно плох этот малый?
– У себя в укромной постели он держит дюжину туфель, роскошно отполированных деревянным деревом.
– Он сидит за капитанским столом.
– Занял единственную ванную около нашей каюты. Я сунулся сегодня вечером, а стюард говорит: «Личная ванная мистера Пинфолда».
– Мистера Пайнфельда.
– Я ненавижу его. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, – говорил Фоскер. – У меня свои счеты с ним за то, что он сделал с Хиллом.
– Это фермер, который застрелился?
– Достойный, старозаветный иомен. Вдруг является этот жид пархатый и откупает у него землю. Хилл с семьей трудился на ней веками, а их турнули. И тогда Хилл повесился.
– Ну ладно, – сказал генерал. – Криками-то под окнами вы ничего не добьетесь.
– А мы на этом не остановимся. Мы его так вздуем, что он на всю жизнь запомнит.
– Это вы, конечно, можете.
– Предоставьте его нам.
– Безусловно, я тут не останусь. Не хватало быть свидетелем. Такой тип обязательно вчинит иск.
– Он не станет позориться. Представьте заголовки в газетах: «Романиста отлупцевали на лайнере».
– А ему, я думаю, наплевать. Такие жить не могут без рекламы. – Генерал сменил тон. – А вообще, – сказал он мечтательно, – жаль, староват я для подмоги. Желаю вам удачи. Всыпьте ему основательно. Только помните: если какие неприятности, я ничего не знаю.
Девушки пели, юноши пили. Скоро появилась молящая мать. Жалостливым голосом она напомнила мистеру Пинфолду его англиканскую покойницу тетку.
– Не могу заснуть, – сказала она. – Я не могу заснуть, когда ты в таком состоянии. Умоляю тебя, сын, иди в постель. Мистер Фоскер, как же вы поощряете его на такие выходки? Маргарет, дорогая, что ты делаешь здесь ночью? Отправляйся в каюту, дитя,
– Мы в шутку, мама.
– Я очень сомневаюсь, чтобы мистер Пинфолд воспринимал это как шутку.
– Я ненавижу его, – сказал ее сын.
– Ненавидишь? – спросила мать. – Ненавидишь? Почему у молодых столько
– У нас с Фоскером одна каюта на двоих. А эта скотина пользуется отдельной.
– Он заплатил за нее, я думаю.
– Вот-вот. Деньгами, которые он отобрал у Хилла.
– Он, безусловно, обошелся скверно с Хиллом. Но ему не писаны деревенские законы. Мы не встречались, хотя столько лет прожили рядом. Я думаю, он смотрит на всех нас немного сверху вниз. Мы ему не ровня, умом и деньгами не богаты. Но это не причина, чтобы
На это сын разразился обличительной речью, в продолжении которой родители оставили его наедине с Фоскером. Начиная свой балаган, парочка, пожалуй, даже потешалась. Теперь их затопила ненависть, они пережевывали и размазывали дикие беспорядочные обвинения, перемешанные с непристойной бранью. Вновь и вновь повторялись главные пункты, особенно изгнание Хилла и ответственность за его самоубийство. Выдвигались и новые обвинения. Мистер Пинфолд, говорили они, допустил, чтобы мать умерла в нужде. Он стыдился ее, потому что она была безграмотная иммигрантка. Отказал в помощи, чурался ее, дал ей умереть в одиночестве, всеми заброшенной, и не пришел на ее бедняцкие похороны. Мистер Пинфолд сачковал на войне. Она была ему нужна только для того, чтобы изменить имя и выдавать себя дальше за англичанина, обзавестись друзьями, не знавшими о его происхождении, пробраться в клуб Беллами. Каким-то образом мистер Пинфолд был причастен к краже лунного камня. Он выложил крупную сумму денег только для того, чтобы сидеть за столом капитана. Мистер Пинфолд олицетворял упадок Англии – прежде всего, сельской Англии. В него перевоплотился (эту аналогию провел сам мистер Пинфолд) новый человек Тюдоровской эпохи, разоритель Церкви и крестьянства. Его религиозность – сплошное