снотворного была уже начисто сполоснута. Он бодрствовал. Одетый лежал на койке с романом в руках.

Время шло. Радиосвязь молчала, машины ритмично стучали, обшивка скрипела, низкий гул вентилятора наполнял каюту.

В ту ночь на борту «Калибана» не было напутственной молитвы, не было погребения. Зато на палубе, прямо под окном мистера Пинфолда, на протяжении пяти – или шести? – часов (мистер Пинфолд не отметил, в какое время началось это безобразие) игрался драматический цикл, причем для него одного. Разыгрывайся это при свете рампы, на настоящей сцене, мистер Пинфолд забраковал бы действо: уж очень пережимают.

Героев было двое. Одного звали Фоскер, другой, поглавнее, остался безымянным. Они уже были пьяны, когда появились, и, очевидно, с ними была бутылка, к которой они прикладывались, потому что долгая ночь их не отрезвила. Они все сильнее расходились, и, наконец, впали в полную нечленораздельность. Судя по голосам, оба были не без воспитания. Фоскер, по твердому убеждению мистера Пинфолда, был из джаз- банда. Кажется, он даже видел его в холле после обеда. Тот развлекал девушек. Очень юный, высокий, обносившийся, сомнительной внешности живчик – богема с длинными волосами, с усиками и наметившимися бачками. Было в нем что-то от распутного студента-законоведа и правительственного чиновника из викторианских романов зрелого периода. Было что-то и от тех молодых людей, с которыми ему приходилось сталкиваться в годы войны. Тип младшего офицера, которого невзлюбили в полку, и он добился перевода в хозчасть. Когда мистер Пинфолд обмысливал происшедшее на досуге, он не мог объяснить себе, каким образом он составил себе столь полное впечатление на основе мимолетного незаинтересованного взгляда, а также зачем Фоскеру, если он не обманывался на его счет, потребовалось ехать на Восток в столь неподходящей компании. Тем не менее его образ запечатлелся с отчетливостью камеи. Второй молодой человек, заводила, остался голосом – приятным голосом, с признаками воспитания, несмотря на всю грязь высказываний.

– Он лег в постель, – сказал Фоскер.

– Скоро мы его поднимем, – ответил голос с признаками воспитания.

– Музыку.

– Музыку.

– Давай, Гилберт. Пора выбираться из нагретой постели.

– Дьявольская наглость, – думал мистер Пинфолд. – Придурки.

– Как, по-твоему, ему нравится?

– У него в высшей степени специфическое чувство юмора. Он сам в высшей степени специфический человек. Правда, Гилберт? Вылезай из постели, педрило.

Мистер Пинфолд закрыл деревянные ставни, но шум за окном не уменьшился.

– Он думает отгородиться от нас. Не получится, Гилберт. Мы не собираемся лезть в окно. Мы войдем через дверь, и тогда, видит Бог, ты получишь сполна. Слушай, он закрыл дверь.

Мистер Пинфолд и не думал закрывать дверь.

– Не очень большой смельчак, правда? Ишь, запирается. Не хочется получить порку, правда? Но он ее получит.

– О да, он ее получит как пить дать.

Мистер Пинфолд решился.

Он надел халат, взял терновую трость и вышел из каюты. Дверь на палубу была в глубине коридора. Голоса обоих хулиганов сопровождали его на всем пути. Ему казалось, он раскусил Фоскера. Озлобленный неудачник, хвастливый спьяну, таких легко ставить на место. Он толкнул тяжелую дверь и решительно вышел наружу. Во всю длину парохода блестел под фонарями настил. Сверху раздался истерический хохот.

– Нет, нет, Гилберт, ты нас так не поймаешь. Возвращайся в постельку, Гилберт. Мы сами явимся к тебе, когда будет нужно. Получше запри дверь.

Мистер Пинфолд вернулся в каюту. Дверь не стал запирать. Он сидел с палкой в руке и слушал.

Молодые люди совещались.

– Давай подождем, когда он уснет.

– И тогда вломимся.

– Непохоже, что он заснет.

– Пусть девчонки споют ему колыбельную. Давай, Маргарет, спой Гилберту песню.

– Вам не кажется, что вы безобразничаете? – У девушки был чистый трезвый голос.

– Ничего подобного. Пошутить нельзя. Гилберт молодчага. Гилберт веселится с нами заодно. Когда он был в нашем возрасте, он сам куролесил. Орал непристойные песни под дверью мужского туалета. И под дверью декана скандалил, почему его и поперли. Он обвинял декана в страшных мерзостях. Большой был шутник.

– Ну, если вы уверены, что он не будет против…

Две девушки милейшим образом запели.

Дальше песня – а мистер Пинфолд ее хорошо знал – переходила в прямую похабщину, но невозмутимые, искренние девичьи голоса обезвреживали и смягчали слова; слова реяли над морской гладью в невыразимом своем простодушии. Кроме этой, девушки пели и другие песни. Они долго пели. Песни перемежались с неурочным безобразием, но покоя в душу мистера Пинфолда они не пролили. Без сна в