сестры.

— Давайте лучше выпьем.

— Призывать к пьянству запрещено законом.

— Я призываю к действию.

Они выпили. Голоса вокруг звучали все смелее, к соседним столикам подсаживались люди.

— Послушайте, брат мой, отчего вы такой грустный? — Гатынь с добродушной усмешкой глянул на него сквозь толстые стекла очков.

— Чтобы никто не видел, какой я веселый.

— Что ж, оригинально. А тогда отчего вы так веселы?

— Оттого, что наконец попал в Рандаву.

— И долго тут намерены пробыть?

— Не знаю... Возможно, до воскресного вечера.

Зажгли люстры, за широкими окнами долго и пышно горел закат. Временами, не в меру громко, разражался музыкой оркестр, подминая все прочие звуки, точно проносившийся экспресс.

Несколько пар танцевало. Захмелевшие мужчины глазели на немногих женщин. Но, в общем, без особого энтузиазма. Плотный, нездоровый ужин перед сном. Начальник конторы с инспектором из управления, директор базы с семью подчиненными после профсоюзного собрания. Привычка, обязанность, слабость характера.

Стол их успел обрасти бутылками, закуской. Апариод заказывал все подряд. Вокруг юлили какие-то назойливые типы, подходили с поднятыми бокалами, здоровались, представлялись, кланялись, жали руку. Рады вас видеть! Очень приятно. Ваше имя хорошо знакомо, хотя лично не имел чести. Хотелось бы сказать несколько слов о вашей последней публикации...

Рядом с таким светилом он казался заурядным, неприметным. Безымянный, безликий статист, один из толпы. Сам по себе просто нуль. Никто не знал его, никто не спрашивал, кто он такой. С этой стороны ему ничто не угрожало, можно было спокойно сидеть, присматриваться, прислушиваться и кое-что мотать себе на ус.

Апариод много пил, однако на чем это не отражалось. Только лоб покрывался испариной, да голос, и без того резкий, становился еще более скрипучим. Хвалебные речи, расточаемые столь щедро, казалось, нимало не льстили его самолюбию, но и не докучали. Все просто — так и должно быть, это в порядке вещей. В долгие разговоры профессор не пускался, на все вопросы у него имелись готовые суждения — отрывистые, резкие, безапелляционные, он их выбрасывал на стол, как заядлый игрок козыряет тузами, — вот вам, и вот вам! — безжалостно, с азартом. Суровый дядя.

Ближе к полуночи Гатынь оживился.

— К вам обращаюсь, мыслящие люди, пора бы встать и выйти на пленер. Как призывал Жан-Жак Руссо: «Назад к природе». Конкретней говоря, сие могло бы означать — ко мне домой, в мой сад, под куст жасмина. Прочь отсюда!

— И что нам там делать? — Апариод, казалось, прирос к своему стулу.

— То же самое, что и здесь. Бутылки заберем с собой. А закуску нам приготовит Велта.

— Она такую приготовит нам закуску...

— Ничуть не бывало. Вы не знаете моей жены. Она удивится.

— Я думаю.

— Приятно удивится.

— Среди ночи поднять человека с постели... Не надо молоть чепухи.

— Да она, наверно, и не ложилась.

— Тем хуже.

— Возможно, даже и ждет.

— Уж признайтесь, что боитесь заявиться домой одни. Но Гатынь не отступал, продолжая улещивать Апариода, суля всякие заманчивые вещи, начиная с соловьиных трелей и кончая пахтой на похмелье и утренней рыбалкой.

Обстановка в ресторане становилась все более гнетущей. Мужчины обнимались, пели песни, хлопали друг друга по плечам. Потушили люстры. Официантки разносили счета. Оркестранты не спеша укладывали инструменты, однако не расходились.

Гатынь вынырнул из кухни. Ноги у него были короткие, брюки из- под мятого пиджака свисали мотней.

— Ну вот, как видите, у нас есть пробки. Заткнем бутылки и — по карманам. Печальный брат мой, прихватите с собой минеральную воду. Самое время покинуть этот тонущий корабль.

На площади было светло, небо лучилось синевой, точно подсвеченный аквариум. На фоне его четко обозначился силуэт города с башнями, крышами, лесом антенн.

На главной улице все еще было людно: фланировали парни с гитарами, вереницы девочек, одетых по-летнему — почти в чем мать родила.

Довольно долго ждали автобуса, наконец один показался, но ехал в гараж. Гатынь кое-как уломал водителя, довез почти до дома.

Потом пришлось петлять и прыгать по изрытой траншеями улице, проходить под развесистыми деревьями. Пахло коровником, сеном. Затаившаяся тишина караулила каждый звук. Багровое от заката небо самолеты расписали причудливыми письменами.

Почему-то хотелось ступать бесшумно и тихо. И еще ни с того ни с сего хотелось покатиться со смеху. Точно все это было забавной игрой, по условиям которой сначала полагалось красться на цыпочках, а затем разразиться громогласным, бравурным весельем.

— Вот мы и дома, — сказал Гатынь, отворяя калитку.

— Так что, — спросил Апариод, — может, сразу нам податься на сеновал?

— На сеновал или в сад, — как вам будет угодно. Только сначала заглянем в дом. Надо разбудить жену.

— Что бы ни случилось, Гатынь, на суде мы покажем в вашу пользу.

— Для Велты это будет приятным сюрпризом. Такие гости бывают не каждый день.

— И уж тем более не каждую ночь.

— Все беру на себя. Я свою жену знаю.

Тесная, завешанная одеждой прихожая. Душная кухня. Сонные мухи на белом кафеле. Сепаратор. Кастрюли, чайники, кувшины. На веревке сушатся лоскуты марли. *

Из соседней комнаты донесся старушечий голос:

— Гатынь, это ты? Прикрой дверь. В глаза Андриту светишь.

— Да, да... Один момент. Все будет в соответствии с мировыми стандартами.

— Лично мне бояться нечего. Моя жизнь застрахована, — острил Апариод.