Он вышел из гостиницы, остановился, не зная, что с собой делать. Ну, подумай же хорошенько, пораскинь мозгами, прими решение, действуй, ты теперь самостоятельный человек. Тьфу, черт, как все, оказывается, сложно: и остаться, и уехать, и махнуть на все рукой, и постараться докопаться... До сих пор все важнейшие вопросы за него решали другие, дома — отец, в школе — учителя, в армии — командиры. Самостоятельный человек... Откровенно говоря, для него такая ситуация была внове. И довольно скверная ситуация, надо признать. Но, может, все дело в привычке.

Палящий зной всей тяжестью ложился на плечи его темного костюма. Торчать перед гостиницей не имело смысла. Он прошелся по старинному парку, окружавшему развалины замка и затем полого спускавшемуся К Гауе. Вечерами здесь, должно быть, блуждали парочки, теперь какое-то тревожное безлюдье. Ни души. Прокравшись через зеленую завесу, на посыпанных гравием дорожках бесшумно резвились солнечные зайчики. Сумрачные закоулки парка, поросшие папоротником, дышали сыростью. Тенистые ниши в гуще кустарника. Скамейки. Столики из громоздких мельничных жерновов.

Часы показывали половину второго, а он толком еще и не завтракал, живот подводило от голода. Ведь можно пойти пообедать.

Довольный тем, что у него появилась определенная цель, он прибавил шагу и кратчайшим путем вышел на площадь, повернул к универмагу.

Только теперь ему бросилось в глаза, что в городе действительно много девушек. На улице, на автобусной остановке, повсюду. И точно солдаты в часы увольнений, они редко расхаживали в одиночку, все больше группами. Бросали смелые взгляды, вызывающе смеялись, громко разговаривали. И в самом деле, все такие миловидные, хорошо одеты, с модными прическами. С педикюром, с накрашенными ресницами. Старинный районный городишко чертовски прогрессировал.

Осмотр универмага еще больше утвердил его в этом мнении. Между девушками Рандавы и новым универмагом существовала непосредственная связь. Тут не могло быть сомнений. Не какая-нибудь провинциальная лавчонка, где торгуют ватниками, резиновыми сапогами, конной сбруей. Даже запах у магазина был свой, особенный — утонченный и женственный. За сверкающими витринами пенились шелка и нейлоны, струилось прозрачное белье, мерцали флаконы, украшения.

Ничего не собираясь покупать, просто так, из чистого любопытства, он из конца в конец обошел оба этажа.

Вход в ресторан был рядом с универмагом. Он вошел, настороженно огляделся. Голод немного унялся. Опять он почувствовал себя бодрым, беспечным. И немного взволнованным, будто ждал чего-то, кого-то надеялся встретить, найти.

Зал оказался довольно вместительным, со вкусом обставленным, приятно пустынным. Вдоль просторных окон с видом на площадь тянулся балкон. Лихо выдвинутый козырек крыши оберегал посетителей от лучей солнца.

Особенно не раздумывая, он заказал обед и, в ожидании, сидел, барабаня пальцами по столу. Веди себя прилично, одергивала его в таких случаях мать. По тому, как человек ведет себя за столом, сразу видно, хорошо или дурно он воспитан. Должно быть, он дурно воспитан, потому что за пустым столом никогда не знал, куда девать руки, а хорошее воспитание матери наглядней всего проявлялось в вязанье. Мать была классической вязальщицей из ковбойского фильма: вокруг могли палить из кольтов, и тогда бы у нее в руках не перестали мелькать спицы. Вязала она платья, кофты, шали, перчатки, брюки, пальто, шапки, — словом, все. А связав, тотчас распускала готовую вещь и принималась вязать заново.

Официантка принесла хлеб, приборы. Ну и зад у нее, не поскупилась природа, а ноги-то, ноги! Смотрит так, как будто ты пустое место. И что-то слишком выставляет напоказ обручальное кольцо.

Он сложил на груди руки, нахмурился, почувствовав желание невозмутимо и спокойно взглянуть в лицо официантке, хотя не был уверен, что ему для этого хватит духу.

За соседним столиком сидели два странных типа. Тот, что помоложе, — невысокий, круглолицый, почти без шеи, руки короткие, ладошки маленькие. Волосики над морщинистым лбом топорщились ежиком. На тонком, слегка вздернутом косу никак не хотели держаться очки с одним треснувшим стеклом — то и дело съезжали вниз, — и владелец прямым, как будто указующим перстом правой руки неизменно возвращал их обратно. Старший своей массой раза в два превосходил собутыльника. На нем была яркая полосатая рубашка. Правда, из внушительной его фигуры видна была только спина да шоколадная от загара лысина с венцом седых волос. Оба пили пиво и громко разговаривали.

Официантка подала закуску.

— Спасибо. Вы не могли бы принести горчицу?

С его стороны это было чуть ли не геройством.

Ежик сказал полосатому:

— В этой связи мне хотелось бы напомнить слова Оноре Габриеля де Рикети Мирабо: «Одни дураки не меняют своих убеждений».

— Мирабо был патентованным кретином, хронически страдавшим от безденежья. То, что говорится в момент безденежья, нельзя принимать всерьез.

— Кретинизм, как и безденежье, понятие относительное.

— Война всегда была ужасной, и тем не менее люди всегда воевали. Почему? Мы этого не знаем. Почему люди смеются, почему им снятся сны? Должно быть, в нашем организме имеется устройство, нас к тому побуждающее.

— Прошу прощения, я, как биолог, согласиться с вами не могу. Человек научился делать многое такое, что выходит за пределы заданной природой программы. Разум, прошу прощения, корректирует природу. В этой связи удачно высказался Давид Иероним Грундулис, естествоиспытатель, химик, фармацевт и врач, родившийся в семье потомственных латышских мачтовых мастеров по фамилии Грундулисы...

— Разум... Смех берет! Сколупните-ка тонкую пленочку разума и из мужичонки сорок четвертого размера у нас выйдет сорок четыре тысячи бесенят.

— Браво, отлично сказано! Это стоит запомнить.

— Не стоит чересчур идеализировать прогресс человечества. Граммофон с трубой представляется нам допотопной штуковиной, в то время как «Гамлет» мог бы и сегодня быть написан...

Диалог привлек его внимание. Он даже как будто пододвинулся к спорщикам. Подслушивать чужие разговоры неприлично, однако иногда довольно интересно. Никто его здесь не знает, никто никогда не видел, навряд ли возможна и встреча в будущем.

Официантка вернулась с пустыми руками, наверно, горчицы на кухне не оказалось. Оглянувшись по сторонам, она подошла к спорщикам.

— Горчица вам не понадобится?

— Нет, — сказал тот, что помоложе.

Старший, провожая глазами баночку с горчицей, повернул голову. И, увидав его, стукнул ладонью по краю стола.

— Ого! Каспар! Сын Вилиса!

Это было настолько неожиданно, что он опешил.

— Что, разве я не прав? Не угадал?

— В известной мере... Возможно.

— Никаких «в известной мере», все абсолютно верно. Ваш отец был моим лучшим другом. Нет в Латвии такого озера, где бы мы с ним не удили рыбу. Я, Вилис да еще покойный художник Янис Бромальт. Вы, полагаю, меня не помните?

— Не помню. Вернее, смутно помню. Как во сне.

— А я вас в Икшкиле на закорках носил. У вас были белые башмачки с красными носами.