Мелита. По дороге говорил в основном доктор. Мелита казалась задумчивой, меланхоличной. А странно, я совсем не чувствую усталости, подумала Ася.

Перед гостиницей было светло как днем. Белые стены освещались прожекторами.

— Вот и наш Тадж-Махал, — сказала Мелита. — Спасибо за доставку!

Смилтниек задержал руку Мелиты в своей.

— Завтра надеюсь вас снова увидеть, — сказал он.

— Да, завтра в последний раз.

— А что касается Харбина, то в ваших универсальных познаниях имеется небольшой пробел. Сунгари разливается не весной. Сунгари разливается на исходе лета с началом больших дождей. Впрочем, это мелочь.

Мелита негромко хмыкнула.

— Зато вы можете порадоваться, что уличили меня. Вы правы. Я никогда не была в Харбине. Просто сыну моему, когда он учился еще в школе и участвовал в олимпиаде всезнаек, попался вопрос по истории железных дорог. Известно вам, когда открылась первая в мире железная дорога? В 1825 году. Спокойной ночи! Будьте здоровы!

Мелита, не дожидаясь Аси, заковыляла к подъезду. Смилтниек нагнал ее и что-то стал говорить, однако Мелита не остановилась.

Чего это я тут расселась, как в кино? Для своеобразного диалога, невольной свидетельницей которого она стала, ее присутствие было вовсе не обязательно. Надо выбираться из машины. Но почему-то она продолжала сидеть.

Смилтниек вернулся.

— Спасибо за внимание. Спасибо за чудесный вечер, — заговорила Ася, касаясь земли слегка онемевшей ногой.

Он взял ее руку и поглядел на Асю каким-то невидящим взглядом. От его прежней веселости не осталось и следа.

— Вы очень торопитесь?

— Нет, — ответила она, скованная взглядом доктора, — пожалуй, не особенно.

И сама удивилась своим словам.

Гунар поместил в вечерней газете некролог о смерти Алмы Мейерхоф, снабдив его своим телефоном для справок. Он почему-то надеялся, что тотчас же отзовется, по крайней мере, дюжина родичей, которые, если не из пылкой любви к усопшей, то, по крайней мере, из интереса к оставшемуся после нее дому, освободят его от дальнейших забот по части похорон. По телевизору шла «Панорама», он допивал четвертую бутылку пива, в духоте сбрасывая с себя одну принадлежность туалета за другой, а телефон молчал, как будто его отключили. Нет, с аппаратом все было в порядке. Гудки прослушивались, в чем он неоднократно убеждался. Просто никого не трогала смерть Алмы Мейерхоф. За исключением его, разумеется. Вопреки здравому рассудку и своим прежним убеждениям, он занимался этим, совершенно не касавшимся его делом как последний олух и простофиля.

Не сказать, чтоб он совсем уж рехнулся. Когда из поликлиники приехал врач, он сразу решил: дальнейшее его не касается, свой долг он исполнил.

Кто хоронит тех, кто умирает без родных и близких, спросил он врача. Молодая представительница медицины равнодушно пожала плечами: понятия не имею, такие случаи крайне редки, кто-нибудь да найдется, без могилы не останется. Но где именно, на каком кладбище? Чего не знаю, того не знаю. Да и так ли это важно. Никому не известно, где похоронены Моцарт и Чайковский. Быть может, таких покойников забирают в анатомический театр? Гунар представил себе заполненные формалином цинковые ванны, а в них плавают трупы, от которых студенты-медики отрезают по куску и кромсают, как заблагорассудится. Не исключено, сказала врач, впрочем навряд ли. Думаю, их кто-то все же хоронит. И тогда он сказал: ну и прекрасно, поговорили, и будет, все в ажуре. Прошу меня правильно понять. Я поинтересовался просто так, в принципе. У нее есть родственники.

Ладно, разыщу ей одежонку, куплю гроб. Уж это, так и быть, сделаю, пообещал он самому себе. Только это — и не больше. Правда, времени уйдет уйма. Да и денег тоже.

Купить гроб в центре не удалось, пришлось отправиться в Задвинье. Затем — с удачной покупкой — через всю Ригу, в морг. Лишь однажды ему пришлось заниматься подобными вещами, лет десять назад, когда умерла Асина мать. От тех воспоминаний он всегда отмахивался, — так смахивают с воротника букашек.

В общем и целом он со всем справился преотлично. Работник морга оказался знатоком своего дела, за считанные минуты обрядил и уложил Алму в гроб. Да и на кладбище не возникло затруднений. Настроение было хорошее. Как всегда, когда бывал собою доволен.

Услыхав звонок телефона, Гунар шлепнул ладонью по голому животу и приятно оживился. Наконец-то.

— Да, слушаю.

— Вечер добрый. Прошу извинить за беспокойство.

— Не беда. Все в порядке.

— Должно быть, я говорю с товарищем Малынем?

— Так точно.

— В старое доброе время было такое присловье: муж жене голова. Только в старое доброе время жены не бывали директорами. Мне бы саму Асю Яновну.

— В таком разе вы с ней разминулись. На несколько тысяч километров.

В трубке забулькали гладкие, ровные смешки.

— Мы, пожалуй, незнакомы. Вас беспокоит Умбрашко, заместитель Аси Яновны. Не подскажете ли, когда можно ждать возвращения директора?

— Насколько мне известно, у нее впереди еще половина отпуска.

— Жаль, жаль. Не могли бы вы снабдить меня хоть каким-нибудь ее теперешним телефоном? Понимаете, представился благоприятный случай. На известных условиях нам предлагают немалые фонды. Что делать? Заместитель без директора все равно что глава семьи без жены, не правда ли? Хо-хо-хо. Можно сделать эдак, а можно так.

— Эни бени такал сак.

— Простите, не понял?

— Вы сказали: можно эдак, можно так.

— Простите, опять не уловил,

— Я тоже.

— Алло! Вы меня слышите?

— Серединка наполовинку.

— Так как же? Снабдите номером?

— Хммм.

— Может, денек обождать? Может, Ася Яновна все-таки раньше объявится.

— Может, и объявится.

— Алло!