Пол и Томми уходят, Мэри чуть задерживается. Меня так и подмывает пригласить ее на ужин, особенно когда она накрывает мою руку своей.

— Спасибо, что привлек меня к этому делу, Уилл, — говорит она. — Именно оно мне и было нужно, ты даже представить себе не можешь, как нужно! — Она сидит так близко, что я чувствую аромат ее духов. «Шанель № 5». Пахнет так, что голова идет кругом.

— Я рад, что ты рада. — Ну же, старик, подгоняю я себя, не упускай такой случай, тебя послушать — уши вянут!

— Захватывающее дело, правда? Стоит подвернуться чему-нибудь подобному, как сразу вспоминаешь, зачем пошла в адвокаты. Разница просто бросается в глаза, — в такт словам она сильно хлопает ладонью по столу, — после всей той муры, которой занимаешься в «Симпсон энд Уоллес», хотя там и платят большие бабки. — Она пристально глядит на меня: глаза у нее огромные, такие же голубые, как у актера и режиссера Пола Ньюмена (может, она носит контактные линзы, ну и что с того?), и блестят так, как могут блестеть только у адвоката, который сил не пожалеет, чтобы защитить обвиняемого.

— Поэтому мне и нравится адвокатская практика. То, что я делаю, хоть что-то, да значит, — скромно добавляю я. Осталось еще застенчиво похлопать ресницами, чтобы все видели, какой я скромный и самоотверженный.

— Если нужно будет, звони мне в любое время. Я серьезно, Уилл. Это дело займет у нас дни и ночи.

Я киваю. Мне хочется есть, так почему бы…

— Кроме сегодняшнего вечера, — сочувственно, даже озорно улыбается она. — Ужин у меня занят.

— У меня, кстати, тоже, — улыбаюсь я в ответ, давая понять, что ценю такую исключительную самоотверженность, ни в коем случае не хочу посягать на ее личную жизнь.

Черт! А ведь все казалось уже на мази!

Стоя на пороге, я провожаю ее взглядом. А что, отсюда она тоже смотрится неплохо! Хватит, Александер, укоряю я себя. Вы же с ней коллеги, а ты уже собрался ее трахнуть!

Нет, поступив так, я допустил бы ошибку, доходит до меня, хотя я чуть было не решил приударить за ней. Боже, останови меня, пока я снова не убил человека, — или как там говорят о такой бестолочи, как я. Если уж на то пошло, надо сделать татуировку на руке: делу — время, потехе — час. Так будет лучше, с какой стороны ни возьми. Безопаснее, во всяком случае.

— Я хочу тебе кое-что показать.

— Да? — Я не обращаю внимания на ее слова, уже поздно, мы с Клаудией весь уик-энд косо смотрели друг на друга. Я не мог отделаться от мыслей о деле, и она, конечно, тут же не преминула заметить это, дети чуют такие вещи почище радара командования стратегической авиацией, они в два счета определят, что с тобой что-то неладно. Она повзрослела, перешла в следующий класс, стала самостоятельнее, старые правила уже не срабатывают. Непринужденного, безропотного представления о том, что папа всегда и во всем прав, нет и в помине, я уже не безусловный авторитет по поводу всего, что творится на свете. Время летит, и мне от этого не по себе, дело не только в том, что она мое дитя, я хочу, чтобы она оставалась дитем — юным, невинным — и нуждалась во мне. В эти выходные впервые до меня дошло, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Это открытие причинило мне самую настоящую физическую боль, рвущую сердце. Переезд в Сиэтл она переживет играючи, пройдет месяц, и у нее начнется новая жизнь, в которой мне не останется места. Она уже завела речь о новом доме, где они будут жить, о новой машине. Да все, что ни возьми, будет новым! Но папа останется таким же, она все время будет ко мне приезжать, чаще, чем когда бы то ни было, — она утешает меня, как только может.

Она утешает меня.

Расставание будет тяжелым. Она спит в своей кроватке в тридцати футах от меня, а я уже скучаю по ней.

— Я хочу тебе кое-что показать, — снова говорит Патриция.

Я поднимаю голову. Она стоит на пороге своей спальни, силуэт ее четко вырисовывается на темном фоне.

— Что показать? Мне уже пора идти, надо еще поработать вечером.

— Всего на минутку.

Я подхожу к двери в спальню. Она стоит спиной ко мне. Кроме шорт, на ней ничего нет. Я чувствую, как член у меня начинает подниматься. Она поворачивается ко мне лицом.

— Что скажешь?

В горле у меня становится сухо. Никогда еще не чувствовал я себя так скованно с женщиной — с тех пор, как учился в неполной средней школе.

— Красота! — отвечаю я, обретая дар речи. Она подходит ко мне, но, не доходя фута, останавливается.

— Ты серьезно?

Я киваю, я не настолько уверен в себе, чтобы говорить слишком много.

— Они не слишком большие?

— Нет. В самый раз. То, что нужно, — севшим голосом говорю я и провожу языком по пересохшим губам.

Я не могу отвести от них глаз. Такие сиськи, когда я был еще мальчишкой, мы называли бамперами от «кадиллака».

Она улыбается:

— Я боялась переборщить с размером. Знаешь, не хотелось, чтобы на тебя смотрели, как на потаскуху.

Я молча киваю.

— Но я решила, что раз уж взялась за это дело, то доведу его до конца. Но так, чтобы было видно, что у меня есть вкус, — добавляет она застенчиво, словно школьница. — Как будто с такой бредовой идеей вообще можно говорить о вкусе.

— Они прекрасно смотрятся. Совсем как настоящие.

— А они на самом деле настоящие. Я их малость подправила, только и всего.

— Ну да. Я об этом и говорю. — Она продолжает стоять, а ее на редкость твердые, большие груди лезут мне прямо в глаза. Вот не думал, что у нее хватит смелости не только решиться на операцию, но и стоять вот так, как сейчас, позволяя, да нет, заставляя меня смотреть на нее. Она начинает новую жизнь — во всем. На самом деле. Хочется зааплодировать.

У меня эрекция. А теперь мотай отсюда! Мотай отсюда, черт бы тебя побрал!

— Я боялась тебе показаться.

— Верю, ведь я тебя знаю.

— После обеда только об этом и думала.

Член у меня встал навытяжку, чего в ее присутствии давненько уже не случалось. Сама увидит, если посмотрит. Засмущается, она не так уж смела, когда дело касается секса. Ну, теперь точно задерет нос! Наверное. Или примет вид, будто ей сказали гадость. Не знаю, мысль об эрекции как о чем-то ненужном раньше мне в голову не приходила, и от нее становится не по себе.

— Но в конце концов я подумала, что кому-то же нужно показать, какой смысл пускаться во все тяжкие, если никто ни о чем не знает? А кроме тебя, у меня никого больше нет. — Она подходит еще ближе. — А теперь потрогай их. Ты же хочешь, я знаю.

— Ничего ты не знаешь.

— Ну просто пощупай, а? В интересах медицины?

Где это она набралась такой смелости? Стоит женщине заполучить пару новых сисек, как она начинает воображать, что весь мир у ее ног. Черт, может, так оно и есть! Мне бы только радоваться за нее,