— Не стоит нам больше этого делать.
— Я знаю. — Она сидит голышом на кровати, откинувшись на изголовье, груди у нее стоят торчком. Держа в руке по «хайнекену», мы пьем прямо из горлышка.
— Да и вообще не надо было.
— Почему?
— Послушай, Патриция, ты отлично знаешь почему, черт побери!
Она садится на постели в позе «лотос». Я не могу отвести глаз от ее грудей. Они такие же упругие.
— Потому что мы больше не муж и жена? Ты же перетрахал половину баб в городе, Уилл, одной больше, одной меньше, какая разница?
— Но мы
— Выходит, затащить в постель какую-нибудь приглянувшуюся тебе потаскушку можно, а бывшую жену нельзя? — спрашивает она, наклоняясь вперед. — Я что, хуже шлюхи из бара?
— Я любил тебя. Вот в чем разница.
— Ты можешь спать с бабой, на которую тебе ровным счетом наплевать, но не можешь спать с той, которую любишь! Любил, — оговаривается она.
— Примерно так. — Я смертельно устал, она выжала меня без остатка. Самое время собирать манатки и сматываться.
— Тебя послушать — уши вянут! Когда я слышу от тебя такие речи, мне тебя жаль, — говорит она.
— Давай горевать вместе.
— Можешь не волноваться. Это больше не повторится.
— И думать нечего!
— Потому что мне это больше не нужно.
Я гляжу на нее.
— Мне надо было самоутвердиться, — без обиняков продолжает она. — Операция на груди — первый шаг. Чтобы логически завершить его, мне нужен был мужик, а ты — единственный, на кого я могу положиться.
— Пожалуй, хватит! — сердито говорю я. О Боже!
— А что?
— У меня такое чувство, будто меня использовали как вещь, вот что! А тебе так не кажется, черт бы тебя побрал?
— Да, использовали. Ну и что?
— А то, что мне это не по душе. Тем более что сделала это ты.
— Ничего не поделаешь, Уилл. Порой всем нам приходится использовать друг друга, — пожимает она плечами.
— Именно это я всегда и говорил.
— А что здесь плохого?
— А то, что это говоришь ты. Ты без конца придиралась ко мне, когда я так рассуждал. — Дожил, теперь меня уже трахают, когда захотят!
— Плохи твои дела, Уилл. Теперь ты знаешь, каково мне было все это слышать.
1:0 в ее пользу. Взмахом руки с бутылкой я показываю, что пью за ее здоровье. Она тоже прикладывается к горлышку, делая большущий глоток.
— Не знаю почему, но мне казалось, ты больше не пьешь.
— Случается иной раз. Если чувствую, что нужно немного встряхнуться. Мне непросто было с этим примириться, — доверительным тоном говорит она, — я весь день была как на иголках, все думала и думала. — Качнув бутылкой, она пьет за меня. Шея у нее по-прежнему хороша — длинная, в лунном свете кажется, что она из слоновой кости. Со стороны такое впечатление, что либо она держится на редкость естественно, нимало не смущаясь собственного тела, либо притворяться умеет лучше, чем я думал. Она много чего умеет лучше, чем я думал.
— Я слышала, ты окончательно уходишь из фирмы? — спрашивает она, разглядывая меня поверх горлышка бутылки.
— Не совсем так, — подбираю я для ответа голос побеспечнее. — А от кого ты слышала?
— От Энди. Он сказал, что ты решил уйти.
— Признаться, одно время я перебирал по части спиртного. Теперь вот решил завязать, ничего крепче пива и вина не пью. Может, это и к лучшему.
— Наверное, я неправильно его поняла. Похоже, он действительно был расстроен.
— Он вечно обо всех беспокоится. Такой уж у него характер.
— Подумай, — кивает она.
— О чем?
— О том, чтобы вообще бросить работу.
— Это еще почему?
— А потому, что ты либо спился, либо скоро сопьешься, что, в общем, одно и то же. Ни для кого это не секрет. Клаудия и то знает.
— Чушь собачья! — начинаю оправдываться я.
— Ты волен поступать так, как считаешь нужным.
— Вот именно! — отвечаю я, может, слишком уж запальчиво.
— Но не забывай и о ней.
— У нас с ней все в порядке. — Как же я допустил, что меня заставляют оправдываться?
— У тебя всегда все в порядке! Но она же все видит.
— Если тебе станет от этого легче, я больше не буду пить в ее присутствии. Спиртное, по крайней мере.
— Спасибо. И вправду полегчало. — Наклонившись вперед, она дотрагивается до моей руки. — Ты же прекрасный отец, никогда не забывай об этом.
Я стою на пороге. Сбоку от крыльца сильно пахнет жасмином и жимолостью. Она прислонилась к косяку, набросив короткий халат.
— Ты по-прежнему обалденный любовник! Извини, что я не сказала тебе всю правду.
— Ничего. Да и ты — ого-го!
— Будет что вспомнить на старости лет.
— И думать позабудешь, как только подвернется мужик получше. — Ярость из-за того, что меня использовали, уже испарилась.
— Надеюсь, что нет. — Похоже, она не лукавит.
Как все-таки хорошо стоять вот так на стареньком крыльце собственного дома, глядеть на бывшую жену и чувствовать, как в нас обоих еще тлеют остатки бурной страсти, которой мы предавались.
— Уилл, — говорит она при расставании, — удачи тебе с этим делом!
— Спасибо. Мне она будет нужна.
Она умолкает, хочет что-то сказать, но не знает, захочу ли я слушать. Она первая не выдерживает.
— Команда у тебя подобралась неплохая. Даже несмотря на Мэри-Лу.
— Пожалуй.
— Я завидую ей исключительно в профессиональном отношении, ты не думай!
— И завидовать нечего. Тебя ведь ждут великие дела, крошка, не забыла еще?
Она на секунду улыбается. Затем, снова приняв серьезный вид, спрашивает:
— Можно задать тебе вопрос? По работе.
— Валяй.
— Как вышло, что фирма здесь ни при чем?
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спрашиваю, чувствуя, как по коже у меня ползут мурашки.
