кто-то выпихнул вперед Салли Хирн — петь. Салли как положено слегка запротестовала, но как положено кто-то предложил ей капельку виски — смочить горло, и началось: «Жили в Киммедже три славные подружки» — и половина комнаты ответила эхом — «подружки…» Любая вечеринка в моем детстве одинаково заканчивалась песнопениями — а Рози, Мэнди, Джер и я прятались под столами, чтобы нас не услали со всеми детьми в чью-то спальню. Сейчас сияющую лысину Джера можно использовать как зеркало для бритья.

Я оглядывал комнату и думал одно: «Кто-то из них». Он ни за что не пропустил бы. Это сразу бросилось бы в глаза, а мой приятель отлично, превосходно держал себя в руках и не высовывался. Кто-то в этой комнате пьет наше бухло, предается слезливым воспоминаниям и подпевает Салли.

Приятели Кевина продолжали оттягиваться; двое уже еле дышали.

— …Мы минут десять вообще ржали без умолку, да? И только потом сообразили, что со страху прыгнули в первый попавшийся автобус, так что ни хрена не знаем, куда едем…

— «Если вдруг начнется где-то заварушка, я была уж точно круче всех…»

Ма, с покрасневшими от слез глазами, надежно зажатая на диване между тетей Консептой и ее заклятой подругой Ассумптой, пела вместе со всеми и поминутно подносила платочек к носу, хотя исправно поднимала стакан и выпячивала все подбородки, словно на ринге. На уровне колен сновали малыши в выходных костюмчиках, вцепившись в шоколадные печенья, и крутили головами, выглядывая — не придет ли кому в голову, что для них уже слишком поздно. Еще минута — и они попрячутся под стол.

— …Ну, мы вылезли из автобуса — думали, что где-то в Ратмине, а вечеринка-то в Крамлине — ясно, теперь хрен доберешься. А Кевин говорит: «Парни, вечер пятницы, а тут кругом студенты — где-нибудь должна быть вечеринка!»

Комната нагревалась. Пахло богато, беспечно и знакомо: пары виски, дым, въедливый парфюм и пот. Салли между куплетами подобрала юбку и изобразила степ перед камином. У нее по-прежнему получалось здорово.

— «Если выпьет пару кружек, заведется…»

Парни подошли к сути истории.

— …К концу ночи Кевин отправился домой с самой симпотной девочкой на улице! — Они сложились пополам и зашлись от хохота, чокаясь банками в честь древней победы Кевина.

Любой работник под прикрытием знает, что нет ничего глупее, чем «включиться», но эта вечеринка засосала меня задолго до всех этих уроков. Я начал подпевать — «заведется…» — а когда Салли взглянула в мою сторону, одобрительно подмигнул и поднял банку.

Салли моргнула. Потом отвела взгляд и продолжала петь, чуть быстрее:

— «Он высокий и так ласково смеется, я его без памяти люблю…»

Мне-то всегда казалось, что я прекрасно лажу со всеми Хирнами. Я еще не успел ничего сообразить, как Кармела возникла у моего плеча.

— Слушай, это прекрасно. Когда умру, хочу, чтобы меня тоже так провожали. — Она держала в руке стакан винного кулера или другой какой-то дряни, а на лице появилось выражение одновременно мечтательное и решительное, что достигается точно отмеренным количеством выпивки. — Все переживают за нашего Кевина. И поверь мне: я их не виню. Он был лапочка, наш Кевин. Просто лапочка.

— Да, милый мальчик, — согласился я.

— И вырос прекрасным, Фрэнсис. Жаль вот, что ты не успел его узнать как следует. Я так просто была от него без ума.

Кармела бросила на меня быстрый взгляд, словно собиралась добавить что-то, но сдержалась.

— Нисколько не удивлен, — ответил я.

— Даррен однажды сбежал — один-единственный раз, ему было четырнадцать — и, поверишь, я даже не переживала; я точно знала, что он пошел к Кевину. Он просто в ужасе, то есть Даррен. Говорит, Кевин единственный из всех из нас нормальный был, а теперь вовсе незачем в этой семье оставаться.

Даррен, с совершенно несчастным выражением на лице, обтирал стены комнаты, теребя рукава мешковатого черного джемпера. Похоже, от расстройства он даже перестал стыдиться того, что его сюда привели.

— Ему восемнадцать, и он не в себе, — успокоил я Кармелу. — Он еще не разошелся. Не позволяй ему тебя обижать.

— Да я знаю, он просто расстроен, но… — Кармела вздохнула. — Слушай, иногда мне кажется, что он прав.

— И что? Сумасшествие — семейная традиция, сестренка. Он поймет, когда повзрослеет.

Кармела почесала нос и озабоченно взглянула на Даррена.

— Фрэнсис, как по-твоему, я плохая?

— Ты? — Я расхохотался. — Мелли, побойся Бога! Не знаю, конечно, может, ты превратила свой милый домик в бордель, но, по-моему, ты в полном порядке. Я злодеев навидался, ты к ним не относишься.

— Наверное, это ужасно… — Кармела неуверенно покосилась на стакан в руке, словно не понимая, откуда он взялся. — Наверное, мне не надо этого говорить, точно не надо. Но ведь ты мой брат, правда? И сестры и братья для этого и нужны?

— Ну конечно. Что ты натворила? Мне придется тебя арестовать?

— Да пошел ты! Ничего я не натворила. Я только думала. Но ты не смейся, ладно?

— Да ни за что. Ей-богу.

Кармела подозрительно осмотрела меня, не прикидываюсь ли я, но в конце концов вздохнула и отпила из стакана — питье пахло персиковой эссенцией.

— Я всегда ему завидовала, — призналась она. — Кевину. Всегда.

Такого я не ожидал и решил промолчать.

— Я и Джеки тоже завидую. И тебе.

— Мне показалось, что сейчас ты вполне счастлива.

— Да-да, конечно, я счастлива. У меня прекрасная жизнь.

— Тогда по какому поводу завидовать?

— Дело не в этом. Это… Фрэнсис, ты помнишь Ленни Уолкера? Я с ним совсем девчонкой гуляла, еще до Тревора.

— Смутно. У которого вся рожа рябая?

— Ну перестань. У бедняги были угри, потом все прошло. Меня, впрочем, его кожа не волновала; я так радовалась, что у меня есть парень, страшно хотела привести его домой и показать всем вам, но, сам понимаешь…

— Понимаю, — ответил я. Никто из нас никого в дом не приводил, даже в тех редких случаях, когда папаше полагалось быть на работе. Мы соображали, что лучше не рисковать.

Кармела быстро огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышит.

— Но потом, — сказала она, — мы с Ленни как-то целовались на Смитс-роуд — и тут, конечно, папаша тащится домой из паба. Он, как нас увидел, просто взбеленился, наорал на Ленни, велел ему убираться, а потом схватил меня за руку и давай хлестать по щекам… А уж обзывал меня — я таких слов даже повторять не буду. В общем, дотащил меня до дома и пригрозил, что, если буду вести себя как шлюха, он отдаст меня в приют. Видит Бог, Фрэнсис, мы ведь с Ленни только целовались, и все… Я ведь ничего еще не знала. — Сколько лет прошло, но от одного воспоминания лицо сестры покрылось красными пятнами. — У нас с Ленни, конечно, все кончилось. При встречах он даже не смотрел на меня, слишком стыдно было. Нет, я, конечно, его не виню…

К подружкам Шая — и моим — па относился гораздо терпимее, если не сказать поощрительно. Еще когда мы с Рози гуляли в открытую, до того как пронюхал Мэтт Дейли и обрушился на Рози, па хлопал меня по спине и склабился в дикой ухмылке, от которой сводило скулы. «Это младшая Дейли, да? Молодец, сынок, такой цветочек ухватил! Ну и буфера у нее, Господи. Ты, поди, до них уже добрался?»

— Да, Мелли, это гадко. Подло и гадко.

Кармела глубоко вздохнула и похлопала ладонью по щекам; красные пятна стали бледнеть.

— Боже, на что я похожа! Подумают, у меня приливы начались… Я ведь не то чтобы в Пенни втрескалась по уши; мы, наверное, и так расстались бы — он совсем не умел целоваться. Но такого позора я