Правильно я наслаждался нормальной жизнью, пока мог. Впрочем, когда я грозил кулаком небу и клялся никогда больше не ступать на булыжник этой чертовой дыры, мне, наверное, следовало понять, что Фейтфул-плейс примет вызов. Улица не выпускала из своих сетей и собиралась меня вернуть.
В понедельник, ближе к обеду, я представил новехонькую бабулю моему милому мальчику с капризными наркодилерами.
На столе зазвонил телефон.
— Мэки, — ответил я.
— Личный звонок вам, — сказал Брайан, наш администратор. — Примете? Я не стал бы беспокоить, но похоже… вроде бы срочно.
Снова Кевин, кто еще. После стольких лет — все тот же прилипала: один день покрутился вокруг меня и решил, что отныне он мой наилучшайший приятель, или кореш, или бог знает кто. Чем раньше я придавлю это в зародыше, тем лучше.
— Черт возьми, — сказал я, почесав место между бровями, где вдруг запульсировала жилка. — Давайте его сюда.
— Ее, — поправил Брайан. — Расстроенная. Я подумал, что вас лучше предупредить.
Джеки безудержно рыдала в трубку.
— Фрэнсис, слава Богу, умоляю, приезжай — я не знаю, что произошло, пожалуйста…
Ее голос перешел в стон, высокий и неудержимый. Холодок пробежал по моему загривку.
— Джеки! — ахнул я. — Говори, что происходит!
Я толком не разобрал ответ: что-то про Хирнов, полицию и сад.
— Джеки, пожалуйста, соберись для меня на мгновение. Сделай глубокий вдох и расскажи, что произошло.
Джеки судорожно вздохнула.
— Кевин. Фрэнсис, Фрэнсис… Боже… Кевин.
Снова ледяной спазм, уже сильнее.
— Ранен?
— Он… Фрэнсис, Господи… Он умер…
— Где ты?
— У мамы. Рядом с домом.
— Кевин там?
— Да! Нет! Не здесь, в заднем дворе, он… он… — Сестра захлебнулась рыданиями.
— Джеки, слушай меня: сядь, выпей что-нибудь, и пусть кто-то за тобой приглядывает. Сейчас буду. — Я надел куртку, швырнул трубку на рычаг и выбежал из кабинета.
У нас в спецоперациях никто не спрашивает, где ты пропадал утром.
И я снова на Фейтфул-плейс, словно никогда и не уезжал. Родная улица в первый раз отпустила меня на двадцать два года, прежде чем дернуть поводок. Второй раз она дала о себе знать через тридцать шесть часов.
Соседи снова высыпали на улицу, словно в субботний вечер; но день был будний. Дети — в школе, взрослые — на работе, так что собрались только старики, сидящие дома мамаши и типчики на пособии кутались от пронизывающего холода; толпы зевак вокруг не ходили. На крылечках и в окнах торчали бледные, ждущие лица, но по пустынной улице вышагивал с видом ватиканского гвардейца только мой старый приятель — болотный монстр. Полицейские на этот раз сработали на совесть, разогнав толпу еще до начала опасного зуда. Где-то плакал ребенок, но в остальном мертвую тишину нарушали лишь отдаленные звуки уличного движения, перестук каблуков полицейского и стук капель, срывающихся с мокрых после утреннего дождя навесов.
На этот раз не было ни фургончика экспертов, ни Купера, но между полицейской машиной и фургоном из морга приткнулся симпатичный серебристый «бумер» Снайпера. Номер шестнадцатый снова огораживала желто-черная полицейская лента, за которой приглядывал здоровый парень в штатском — судя по костюму, кто-то из ребят Снайпера. Что бы ни случилось с Кевином, речь шла не о сердечном приступе.
Болотный монстр меня игнорировал — и правильно делал. На ступеньках номера восьмого стояли Джеки, ма и па. Ма с Джеки ухватились друг за друга; казалось, если кто-то из них шевельнется, обе рухнут. Па яростно вцепился в сигарету.
Глаза родителей остановились на мне — ни искорки узнавания, словно они меня первый раз видели.
— Джеки, что произошло? — спросил я.
— Ты вернулся, — прохрипел па. — Вот что произошло.
Джеки мертвой хваткой вцепилась в лацканы моей куртки и уткнулась лицом в плечо. Я поборол желание отпихнуть ее.
— Джеки, лапочка, — мягко сказал я. — Продержись, пожалуйста, еще немного. Расскажи.
Ее затрясло.
— Ох, Фрэнсис, — начала она тихим удивленным голосом. — Фрэнсис! Как…
— Я понимаю, лапочка. Где он?
— За номером шестнадцатым, — мрачно ответила ма. — Во дворе. Все утро под дождем.
Ма тяжело опиралась на перила, и ее голос звучал хрипло и глухо, словно она рыдала часами, но острые глаза были сухи.
— Хотя бы известно, что произошло?
Никто не ответил. У ма задрожали губы.
— Ладно, — сказал я. — Это точно Кевин?
— Да, это он, драный тупица, — выпалила ма, сгорая от желания врезать мне по физиономии. — Думаешь, я не узнаю родное дитя? Ты что, совсем тронулся?
Мне захотелось столкнуть ее с крыльца.
— Понятно, — сказал я. — Кармела едет?
— Кармела едет, — ответила Джеки. — И Шай едет. Он должен… должен… должен…
— Он ждет, чтобы босс пришел приглядеть за магазином, — пояснил па, швырнул окурок через перила и глядел, как он шипит в луже у подвального окна.
— Хорошо, — сказал я. Ни за что не оставил бы Джеки с этими двумя, но с Кармелой они приглядят друг за другом. — Не торчите тут на холоде. Идите в дом, выпейте чего-нибудь горячего, а я попробую что- нибудь узнать.
Никто не двинулся с места. Я осторожно отцепил пальцы Джеки от своей куртки и пошел, оставив всех троих на крыльце. Под прицелом десятков пар немигающих глаз я возвращался к номеру шестнадцатому.
Здоровый парень скользнул взглядом по моему удостоверению.
— Детектив Кеннеди в саду. Прямо вниз по лестнице и наружу.
Его предупредили, что я появлюсь.
Распахнутая задняя дверь пропускала мрачный серый свет в подвал и на лестницу. Четыре человека в саду словно сошли с картины или вышли из наркотического сна. Крепкие ребята из морга в белоснежных одеждах терпеливо ждали, опершись на носилки, среди высоких сорняков, разбитых бутылок и толстых стеблей крапивы; Снайпер, неестественно четкий в своем черном пальто на фоне обшарпанной кирпичной стены, присел на корточки, вытянув палец в резиновой перчатке; а Кевин… Он лежал на спине, головой к дому, лицом от меня, неестественно раскинув ноги. Одна рука покоилась на груди; вторая оказалась под телом, как будто кто-то вывернул ее. Вокруг в грязи темнели какие-то пятна. Белые пальцы Снайпера аккуратно залезли в карман джинсов Кевина. Ветер, дувший через стену, завывал с дикой силой.
Снайпер сначала услышал меня, или почуял: он поднял глаза, отдернул руку от Кевина, выпрямился и подошел ко мне.
— Фрэнк, мои соболезнования, — произнес он и начал сдирать перчатку, чтобы пожать мне руку.
— Дай мне взглянуть, — потребовал я.
