у парня на соседней скамейке. То же могу сказать и про Кармелу, и про Шая, и уж точно — про маму с папой. Мы не знаем друг друга, разговаривать нам не о чем и чаи гонять вместе незачем.
— Сам подумай, — сказала Джеки. — Ты ведь понимаешь, что все не так просто.
Снова зазвонил телефон.
— He-а. Все просто, — произнес я.
Джеки поворошила ногой палую листву, дожидаясь, пока телефон не замолкнет.
— Вчера ты заявил, что Рози из-за нас тебя бросила.
Я глубоко вздохнул.
— Джеки, тебя-то мне винить не в чем, ты тогда из пеленок еще не вылезла.
— Ах, ты поэтому согласен со мной встречаться?
— Ты вообще ту ночь не помнишь!
— Знаешь, мы с Кармелой вчера говорили… Так вот, я помню только обрывки. Все перемешалось, сам понимаешь.
— Не для меня. Я все прекрасно помню.
Около трех ночи мой приятель Вигги закончил свою работу в ночном клубе и пришел на стоянку отстегнуть мне законные и достоять остаток смены. Я возвращался домой сквозь бурные, зыбкие остатки субботней ночи, негромко насвистывал что-то, и грезил о завтрашнем дне, и жалел любого, кто не был счастлив, как я. Поворачивая на Фейтфул-плейс, я словно по воздуху летел.
И тут же звериным чутьем понял — что-то случилось. Половина окон на улице, включая и наши, ярко светилась. В тишине улицы из-за окон доносилось напряженное жужжание возбужденных голосов.
Дверь нашей квартиры украшали свежие царапины и вмятины. В гостиной у стены валялся перевернутый кухонный табурет с перекошенными и расщепленными ножками. Кармела, в пальто поверх выцветшей ночнушки в цветочек, щеткой собирала в совок осколки разбитой посуды; руки сестры так тряслись, что осколков прибавлялось. Ма притулилась в уголке дивана, тяжело дыша и промокая разбитую губу влажной салфеткой; тут же на диване Джеки, завернутая в одеяло, сосала большой палец. Кевин сидел в кресле и грыз ногти, глядя в пространство. Шай, прислонившись к стене, переступал с ноги на ногу, засунув руки глубоко в карманы; белые глаза таращились, как у затравленного зверя, ноздри широко раздувались, на скуле наливался синяк. В кухне папаша со скрежещущим ревом блевал в раковину.
— Что случилось? — спросил я.
Они все аж подпрыгнули, Кармела подняла ко мне зареванное лицо, и пять пар глаз уставились на меня не моргая, без всякого выражения.
— Ты, как всегда, вовремя, — ядовито заметил Шай.
Остальные молчали. Я забрал у Кармелы совок, усадил ее аккуратно на диван — между мамой и Джеки — и начал подметать. Рев на кухне сменился храпом. Шай тихо зашел туда и вернулся с острыми ножами. По спальням мы расходиться не стали.
В ту неделю па предложили частную подработку: четыре дня штукатурных работ, и в агентство сообщать не надо. Папаша, как водится, отнес весь приработок в паб и налакался джина по самое не могу. От джина па начинает жалеть себя; от жалости к себе становится ужасен. Он дополз до Фейтфул-плейс и исполнил свой коронный номер у дверей Дейли, с ревом вызывая Мэтта Дейли на разборку, только на этот раз разошелся, начал биться о дверь и рухнул мешком на ступеньки, после чего стащил с ноги башмак и швырнул его в окно Дейли. Тут и появились ма и Шай и постарались затащить папашу домой.
Обычно па относительно спокойно принимал известие, что вечеринка заканчивается, но в ту ночь у него в баке еще было вдоволь горючего. Вся улица, включая Кевина и Джеки, наблюдала из окон, как он обзывал маму высохшей старой сучкой, Шая — бесполезным мелким педиком, а пришедшую на подмогу Кармелу — грязной шлюхой. Ма в ответ называла его никчемным транжирой и зверем, желала ему сдохнуть в мучениях и гореть в аду. Па велел всем троим убираться прочь, а то — пусть только заснут — он перережет им глотки. Всю дорогу он набрасывался на них с кулаками.
По большому счету ничего нового папаша не отчебучил. Разница, однако, состояла в том, что до тех пор он все это вытворял дома, а не прилюдно, а тут перешел все границы, словно на скорости восемьдесят миль в час отказали тормоза. Кармела устало проговорила тихим бесцветным голосом:
— Он совсем от рук отбился.
Никто не взглянул на нее.
Кевин и Джеки из окна умоляли папочку остановиться, Шай орал, чтобы они убрались в комнату, ма визжала, что это все из-за них, что они довели па до пьянства, папаша орал, что вот он сейчас до них доберется. В конце концов сестры Харрисон, счастливые обладательницы единственного на всю улицу телефона, вызвали полицию. Это было полное западло — примерно как совать героин малышам или материться при священнике. Моя семья вынудила сестер Харрисон переступить табу.
Ма и Кармела уговаривали полицейских не забирать папу — такой позор! — и они по доброте душевной согласились. Для копов в те времена домашнее насилие было чем-то сродни порче собственного имущества: полный дебилизм, но вроде как и не преступление. Они затащили па вверх по лестнице, свалили на пол кухни и ушли.
— Да, ужасно, конечно… — вздохнула Джеки.
— По-моему, это и решило все для Рози. Всю жизнь папаша предупреждал ее остерегаться стада грязных дикарей — Мэки. Она не слушала, влюбилась в меня, убеждала себя, что я другой. А за несколько часов до того, как она вручит мне свою жизнь, когда каждая крупица сомнения в ее мозгу выросла в тысячи раз, Мэки воочию доказывают папашину правоту: закатывают представление с воем и ревом на всю улицу, дерутся, кусаются и швыряют дерьмо, как стая накуренных бабуинов. Конечно, Рози задумалась: каков я за закрытыми дверями и когда все это вырвется наружу, если глубоко внутри я — один из этих дикарей.
— И ты ушел. Без нее.
— Я решил, что за все расплатился.
— Я все время думала об этом. Почему ты просто не вернулся домой?
— Хватило бы денег, взял бы билет до Австралии. Чем дальше, тем лучше.
— Ты по-прежнему винишь их? Или вчера это просто спьяну?
— Ага, — ответил я. — По-прежнему. Всех. Может, это несправедливо, но порой жизнь — просто кусок дерьма.
Мой телефон запищал — пришло новое сообщение: «Привет фрэнк, это кев, изв знаю много дел, сможешь звякни, ок? надо поболтать, пасиб».
Я стер сообщение.
— Ну а если она тебя не бросала вовсе? — не отставала Джеки.
У меня не было ответа — до меня и вопрос-то толком не дошел. И поздно, два десятка лет как поздно, искать этот ответ. Джеки рассеянно пожала плечами и принялась подкрашивать губы. Холли наворачивала безумные круги на раскручивающейся цепи качелей. Я старался думать только о простых вещах: не надеть ли Холли шарф, скоро ли она устанет и проголодается и какую пиццу заказывать.
10
Мы поели пиццы, Джеки отправилась ублажать Гэвина, а меня Холли уговорила отвести ее на рождественский каток в Боллсбридж. Холли катается, как фея, я катаюсь, как горилла с поражением центральной нервной системы, что, конечно, несказанно забавляет мою дочурку — она хохочет, когда я врезаюсь в стену. Когда я вез Холли к Оливии, мы оба стонали от счастливого изнеможения, ошалели от рождественских песнопений, и настроение у обоих поднялось. При виде нас, потных, грязных и счастливых, Лив не удержалась от улыбки. Я отправился в город, выпил с ребятами по паре кружек; пошел домой — мой «Твин-Пикс» никогда не выглядел так мило — и, вооружившись игровой приставкой, выжег несколько гнезд зомби; и улегся с радостной мыслью о прекрасном обычном рабочем дне — я просто готов был с утра облобызать дверь своего офиса.
