расплачется. — Нет.
Я наклонился ближе и взял ее за руку. От нее пахло чем-то цветочным и мускусным — духами зрелой женщины.
— Розалинда, если что-то не так, мы должны знать. Ты в опасности.
— Со мной все будет хорошо.
— И Джессика тоже в опасности. Я знаю, ты о ней заботишься, но ты не сможешь всегда ее защищать. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе.
— Вы не понимаете, — прошептала она. Ее рука задрожала. — Я не могу, детектив Райан. Просто не могу.
Она разрывала мне сердце. Такая хрупкая и такая стойкая: там, где легко ломаются люди вдвое старше, она держалась из последних сил, шла буквально по воздуху, балансируя на тонкой нити из собственной гордости и воли. Это все, что у Розалинды осталось, а я пытался выбить у нее последнюю опору.
— Прости… — Мне вдруг стало стыдно. — Когда-нибудь у тебя появится желание рассказать об этом, и тогда я буду рядом. А пока… я не должен на тебя давить. Прости.
— Вы очень добры ко мне, — пробормотала она. — Не могу поверить, что вы так добры.
— Я просто хочу помочь тебе.
— Мне трудно доверять людям, детектив Райан. Но если я кому-нибудь доверюсь, то только вам.
Мы замолчали. Рука Розалинды лежала в моей, и она ее не отнимала.
Потом она слегка ее повернула и переплела свои пальцы с моими. Уголки ее губ тронула улыбка.
У меня перехватило дыхание. Желание пронзило меня как удар тока: захотелось прижать Розалинду к себе и поцеловать. Я представил белоснежные простыни в отеле, ее рассыпанные волосы, пуговицы под моим пальцами, вытянутое лицо Кэсси… Я знал, что хочу эту девушку, так не похожую на других, хочу не вопреки ее причудам, тайным язвам или неумелым попыткам казаться кем-то другим, а благодаря им, вместе с ними, вместе со всем, что было в ней. В ее глазах я видел собственное отражение — крошечную фигурку, склонившуюся над ее лицом.
Ей было всего восемнадцать, она могла стать моим главным свидетелем. Она была неуязвима и беззащитна, она меня боготворила. Должна ли Розалинда страдать от того, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь? Я стиснул зубы и высвободил руку.
— Розалинда, — выдохнул я.
— Мне надо идти, — холодно произнесла она.
— Я не хотел тебя обидеть. Особенно сейчас.
— Но вы это сделали.
Не глядя на меня, она перекинула сумочку через плечо. Ее губы сжались в узкую полоску.
— Розалинда, подожди…
— Я думала, вы заботитесь обо мне. Теперь ясно, что ошибалась. Вы внушили мне это, желая вытянуть из меня все, что я знаю о Кэти. Хотели использовать меня, так же как остальные.
— Неправда, — возразил я, но она уже шла прочь, раздраженно постукивая каблучками.
Я знал, что догонять ее бесполезно. Встревоженные птицы врассыпную разлетелись над кустами. У меня кружилась голова. Я дал ей несколько минут, чтобы успокоиться, и позвонил на мобильник, но она не ответила. Я оставил невнятные извинения на ее голосовой почте, отключил связь и покачал головой.
— Проклятие! — бросил я в опустевшие кусты.
Во время операции «Весталка» я часто находился в состоянии, которое трудно назвать нормальным. Например, перед тем как отправиться в лес, я почти не спал и ничего не ел. Если добавить к этому постоянное психическое напряжение и изрядное количество водки, вполне можно предположить, что все дальнейшее было лишь сном или причудливой галлюцинацией. Я никак не могу это проверить, да и сомневаюсь, что какой-нибудь ответ меня бы удовлетворил.
После той ночи я снова начал спать, что казалось ненормальным. Приходя с работы, я уже на ходу валился в сон. Кровать притягивала меня как магнит, и утром я находил себя в той же позе и полностью одетым, проспав двенадцать или тринадцать часов без перерыва. Однажды я забыл завести будильник и провалялся в постели до двух часов дня, не слыша раздраженных звонков Бернадетты.
Воспоминания с тех пор тоже прекратились, как и сопутствующие им эффекты: просто взяли и погасли, будто выключили лампочку. Это принесло мне большое облегчение. Все, что относилось к Нокнари, действовало мне на нервы, и я чувствовал себя гораздо лучше, когда не касался данной темы. Я должен был понять это с самого начала, а не валять дурака, позабыв обо всем на свете и радостно помчавшись в лес, и не уставал себя ругать. Только гораздо позже, когда все уже закончилось и пыль осела, когда я начал осторожно прощупывать границы своей памяти, находя вокруг лишь пустоту, мне пришло в голову, что, видимо, это было не освобождение, а безнадежная и невосполнимая потеря.
18
В пятницу мы с Сэмом появились в штабе первыми. Теперь я всегда старался приходить пораньше, чтобы прослушать сообщения на телефоне и найти повод куда-нибудь улизнуть. На улице шел дождь — Кэсси, наверное, проклинала все на свете, пытаясь завести свой мотороллер.
— Отчет за день, — улыбнулся Сэм, помахав кассетами. — Болтал вчера весь вечер, шесть звонков подряд, так что дай Бог…
Мы прослушивали телефон Эндрюса уже неделю, получая сотни записей, от которых О'Келли лез на стену. Днем Эндрюс вел бесчисленные деловые разговоры, а по вечерам заказывал сверхдорогие блюда. «Грабеж с доставкой на дом», как называл это Сэм. Один раз Эндрюс позвонил в службу «Секс по телефону», которую рекламируют по ночам по телевизору; ему хотелось, чтобы его отшлепали, и фраза «Разукрась мою задницу, Селеста» стала любимым выражением в отделе.
Я снял пальто и сел за стол.
— Включай, Сэм, — сказал я.
В последнее время мне стало отказывать чувство юмора. Сэм пожал плечами и вставил кассету в обшарпанный магнитофон.
Согласно распечаткам разговоров, в девятом часу вечера Эндрюс заказал себе лазанью с копченым лососем, соусом песто и сушеными помидорами.
— Господи, — пробормотал я, поморщившись.
Сэм рассмеялся.
— Мы едим самые изысканные блюда.
В восемь двадцать три он позвонил своему зятю и договорился о партии в гольф в воскресенье. Оба немилосердно острили. В восемь сорок одну он снова позвонил в ресторан и наорал на приемщика заказов, потому что еду еще не привезли. В голосе уже слышались пьяные нотки. Затем последовала долгая пауза — очевидно, «адскую лазанью» доставили по назначению.
В начале первого Эндрюс позвонил по лондонскому номеру бывшей жене. Он был в сентиментальном настроении и хотел выяснить отношения. «Долорес, самая большая ошибка в моей жизни, что я позволил тебе уйти, — мямлил он со слезами в голосе. — Или я поступил правильно? Ты хорошая женщина, лучше, чем я заслуживаю. В сто раз лучше, нет, в тысячу раз. Разве я не прав, Долорес? Как ты думаешь, я поступил правильно?»
«Не знаю, Терри, — устало отвечала Долорес. — Ты сам мне скажи». Она была чем-то занята в кухне — мыла тарелки или убирала со стола. Я слышал, как позвякивает посуда. Когда Эндрюс начал рыдать в голос, она повесила трубку. Через пару минут он перезвонил и рявкнул; «Не смей вешать трубку, сучка, ты меня слышишь? Я с тобой разберусь», — и оборвал связь.
— Любезный парень, — прокомментировал я.
— Дерьмо, — пробормотал Сэм. Он сидел, откинувшись на стуле, и протирал ладонями лицо. — Полное дерьмо. Осталась еще неделя. Что мне делать, если все закончится пиццей и разбитым сердцем?
