ничего не известно. Максимум, что мы можем сделать, — пригласить к себе Девлина и поговорить начистоту.

— Мне хочется вытащить его из дома, — пробормотал я. — Я беспокоюсь о Розалинде.

До сих пор я не хотел признаваться себе в этой мысли, но после первого ее звонка мысль засела у меня в голове и с каждым днем беспокоила все больше.

— О Розалинде? Почему?

— Ты говорила, что наш парень не станет убивать, если не почувствует угрозу. Пока все сходится. По словам Кетла, Джонатан испугался, что мы можем рассказать про изнасилование; поэтому решил избавиться от нас. Кэти перестала притворяться больной — вероятно, пригрозила пойти в полицию, — и он ее убил. Если он узнает, что Розалинда встречалась со мной…

— Не думаю, что тебе стоит о ней беспокоиться, — возразила Кэсси, допив вино. — Мы можем ошибаться насчет Кэти, это только догадки. И я бы не стала слишком доверять словам Миллза. Он настоящий психопат, а им всегда легче врать, чем говорить правду.

— Ты общалась с ним не более десяти минут. И уже готов диагноз? По-моему, он просто мерзавец.

Кэсси пожала плечами:

— Я не говорю, что во всем уверена. Но таких типов легко вычислить, если знаешь как.

— Этому вас учили в колледже?

Кэсси взяла мой бокал и встала, чтобы долить вина.

— Не совсем, — ответила она, открывая холодильник. — Я была знакома с одним психопатом.

Она повернулась ко мне спиной.

— Однажды я как-то видел по «Дискавери» передачу, — заметил я, — где утверждалось, что пять процентов населения — психопаты. Но большинство из них не нарушают законы, поэтому их невозможно выявить. Как ты думаешь, каковы шансы, что половина нашего правительства…

— Роб, — перебила Кэсси, — заткнись, пожалуйста. Я пытаюсь тебе что-то объяснить.

Я уловил в ее голосе напряженные нотки. Она вернулась и дала мне бокал, а сама присела на подоконник.

— Ты хотел знать, почему я бросила колледж, — спокойно продолжила Кэсси. — На втором курсе я подружилась с парнем из моей группы. Он пользовался у нас популярностью — симпатичный, умный, обаятельный, очень интересный, — и я не то чтобы влюбилась, но мне льстило, что он не замечает никого, кроме меня. Мы часто сбегали с занятий и часами сидели в кафе. Он дарил мне подарки — правда, дешевые, а иногда даже не новые, но какая разница, важен сам факт, верно? Все говорили — как мило, вы так подходите друг к другу. — Она сделала большой глоток. — Очень скоро я поняла, что он много врет, чаще по мелочам. Но он заявил, что у него было ужасное детство, над ним издевались в школе, и я решила, что он просто привык лгать, чтобы защищаться. Я решила, что сумею ему помочь. Если он почувствует, что у него есть верный друг, который никогда, ни при каких обстоятельствах его не бросит, то не будет больше бояться и перестанет лгать. Мне было восемнадцать лет.

Я боялся шевельнуться, даже не ставил на стол бокал, чтобы неловкое движение не спугнуло Кэсси и не заставило сменить тему. Вокруг ее рта легли горькие складки, она словно постарела на много лет, и я догадался, что Кэсси никому не рассказывала эту историю.

— Я не замечала, что постепенно отдаляюсь от своих знакомых, потому что, когда я проводила время с ними, парень впадал в депрессию. На него нападала хандра по любому поводу, а я тратила бездну времени, пытаясь сообразить, что такого сделала, постоянно извинялась и старалась загладить вину. Идя на встречу, я никогда не знала, будет ли он милым и веселым — сплошные объятия и комплименты — или превратится в ледяную глыбу, из которой не выдавишь ни слова. Иногда он совершал такие поступки… Ну, например, брал мои конспекты перед самыми экзаменами, потом забывал вернуть, уверял, будто потерял, и бесился, когда я замечала, что они торчат у него из сумки. В общем, мелочи, из-за которых мне порой хотелось его задушить, но он часто бывал очень милым и я не желала с ним расставаться. — Она выдавила улыбку. — Боялась, что это его расстроит.

Кэсси стала чиркать зажигалкой, ей удалось прикурить только с третьего раза — а еще недавно она так небрежно рассказывала про удар ножом…

— Короче, все это тянулось года два. На четвертом курсе, в январе, когда мы сидели у меня в квартире, он предложил мне стать любовниками. Я отказалась, сама не знаю почему: к тому времени я была абсолютно сбита с толку, но, слава Богу, какое-то чутье у меня еще осталось. Я сказала, что лучше быть друзьями; он ответил, мол, все в порядке. Мы немного поболтали, и он ушел. На следующий день пришла в колледж, все на меня таращились, и никто со мной не общался. Я потратила две недели, надеясь выяснить, что произошло. Наконец я зажала в угол Сару-Джейн — мы с ней были близкими подругами на первом курсе, — и она сказала: все знают, что я с ним сделала.

Кэсси нервно затянулась сигаретой. Ее глаза были широко раскрыты и, казалось, ничего не видели. Я вспомнил сомнамбулический взгляд Джессики.

— В тот вечер, когда я ему отказала, он отправился к девчонкам из нашей группы — они жили в другой квартире. Он пришел весь в слезах. Сказал, будто у нас был тайный роман, потом он решил уйти, но я пригрозила: если он меня бросит, то заявлю, что он меня изнасиловал. Обращусь в полицию, напишу в газеты, разрушу его жизнь.

Она хотела стряхнуть в пепельницу пепел, но промахнулась.

В тот вечер я не понял, зачем Кэсси мне об этом рассказывает и почему именно теперь. Странно, но тогда весь месяц происходило нечто удивительное. Как только Кэсси произнесла: «Да, мы его возьмем», — в моей жизни начались необратимые тектонические сдвиги: самые простые вещи превращались во что-то невообразимое, каждая мелочь выворачивалась наизнанку, мир становился ярким и опасным, как свистящий в воздухе клинок. То, что Кэсси открыла мне дверь в одну из своих потайных комнат, явилось естественным следствием всех этих метаморфоз. И лишь гораздо позже я догадался, что именно Кэсси хотела мне сказать.

— О Господи, — пробормотал я после долгого молчания. — Только потому, что ты задела его самолюбие?

— Нет, — возразила Кэсси. Она была в тонком вишневом джемпере; я заметил, как у нее дрожат руки. У меня тоже бешено стучало сердце. — Ему было скучно. После того как я его отвергла, ему больше нечего было с меня взять, и он сделал то единственное, что оставалось и могло развлечь. Если говорить правду, все это его забавляло.

— Ты рассказала Саре-Джейн о том, что произошло на самом деле?

— Да. Рассказала всем, кто еще хотел меня слушать. Никто не поверил. Все верили ему: однокурсники, общие знакомые…

— О, Кэсси, — вздохнул я.

Мне хотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, успокоить, чтобы разжать ту ужасную пружину, которая в ней засела, вернуть ее из той далекой дали, в которую она ушла. Но я смотрел на опущенные плечи Кэсси, на застывшее лицо и не представлял, как она это воспримет. Вините в этом учебу в интернате, если угодно, какую-то скрытую червоточину в моем характере, но правда в том, что я просто не знал, как это делается.

— Я училась еще две недели, — продолжила Кэсси. Она достала сигарету и прикурила ее от старой — впервые на моей памяти. — За ним всегда ходила свита, она поддерживала его, а на меня бросала злобные взгляды. Кто-то мне говорил, что из-за таких, как я, настоящие насильники выходят сухими из воды. А одна девушка заявила, что меня действительно надо изнасиловать, потому что я заслужила это своим ужасным поступком. Смешно, правда? Сотни студентов, изучавших психологию, и никто не понял, что перед ними психопат. А знаешь, что самое странное? Мне было жаль, что я не сделала того, что он сказал. Тогда бы это имело хоть какой-то смысл: я получила бы по заслугам. Но я ничего не сделала, а все равно было то же самое. Никакой связи между причиной и следствием. Иногда мне казалось, будто я схожу с ума.

Я подался вперед — медленно и осторожно, словно хотел погладить пугливое животное, — и взял ее за руку. Кэсси рассмеялась, сжала мои пальцы и сразу отпустила.

— Однажды он подошел ко мне в колледже. Толпившиеся вокруг девчонки пытались остановить его, но он храбро оттолкнул их, шагнул вперед и сказал громко, чтобы все слышали: «Пожалуйста, перестань