и Геббельс стали в период между 1943 годом и концом войны.

Гиммлер тем временем создавал свою бюрократическую империю. Помимо Ваффен-СС у него в подчинении находилось теперь около 40 тысяч работников управляющего аппарата СС, а штат главного управления имперской безопасности вырос до 60 тысяч человек. Единолично управляя этой внушительной силой, Гиммлер весьма ревниво относился к любым посягательствам на свои полномочия. Так, встречаясь 11 апреля в Берхтесгадене с генералом СС Хайнцем Гудерианом (блестящим знатоком тактики и специалистом по использованию бронетанковых войск в современной войне, на протяжении некоторого времени находившимся не у дел и лишь недавно назначенным Гитлером главным инспектором танковых войск), Гиммлер довольно резко выступил против передачи новых танковых дивизий СС в оперативное управление армейского командования. Ни Гиммлер, ни Гитлер не хотели, чтобы СС, превратившиеся к тому времени в личную гвардию нацистского руководства, смешивались с армией. Гудериан так и не смог добиться, чтобы Гиммлер повлиял на фюрера; само выражение лица Гиммлера заставило его отбросить всякие мысли о предоставлении армейскому командованию более широких полномочий, означавших «ограничение власти Гитлера».

Параллельно с расширением Ваффен-СС Гиммлер разрабатывал и другое перспективное направление, способное еще больше укрепить его позиции. В апреле 1943 года он впервые посетил ракетное предприятие в Пенемюнде, где встречался с генерал-майором Вальтером Дорнбергером – военным и ученым-исследователем, отвечавшим за создание и усовершенствование жидкостного реактивного двигателя. Первая экспериментальная ракета с таким двигателем, впоследствии получившая название «Фау-2», была успешно запущена еще в октябре 1942 года, и Гиммлер стремился узнать об этом сверхсекретном оружии как можно больше²⁴. Дорнбергер так описывает поведение и внешность Гиммлера:

«Он показался мне похожим на интеллигентного учителя начальной школы, а отнюдь не на человека, способного к насилию или жестокости… Из-под средней высоты лба на меня смотрели сквозь стекла пенсне серо-голубые глаза, светившиеся спокойным любопытством. Подстриженные усики под прямым носом правильной формы прочерчивали единственную темную линию на его нездоровом бледном лице. Губы были бесцветными и очень тонкими, необычным казалось только почти полное отсутствие подбородка. Кожа на шее была дряблой и сморщенной. С лица рейхсфюрера не сходила легкая улыбка, которая по временам казалась мне не то насмешливой, не то презрительной. Иногда она становилась немного шире, и тогда между губами ненадолго показывались превосходные белые зубы. Тонкие, бледные и почти по- девичьи мягкие руки, оплетенные голубоватыми венами, во время нашего разговора неподвижно лежали на столе».

Вскоре Дорнбергеру стала известна и причина приезда к нему Гиммлера. «Я здесь, чтобы защитить вас от саботажа и измены», – заявил он. Пенемюнде, по его словам, находилось слишком на виду, в то время как обеспечение секретности проводившихся там работ было вопросом национального значения и предметом заботы не только армии, к ведению которой формально были отнесены исследования, но и государства в целом. Перед отъездом Гиммлер пообещал Дорнбергеру, что вернется для более детального разговора. «Меня очень интересует ваша работа, – сказал он. – Возможно, я сумею вам помочь».

Сразу после этой встречи началось проникновение СС в Пенемюнде. Командир секретного полигона полковник Цанссен, прослуживший в Пенемюнде несколько лет, был внезапно отставлен от должности без уведомления армейского кадрового управления. Это было сделано по приказу Гиммлера на основе каких-то пустячных обвинений, истинность которых СС даже не проверялась. Дорнбергер смог добиться восстановления Цанссена в должности только при поддержке генерала Фромма, главнокомандующего Резервной армией, в чьем прямом подчинении находилась база в Пенемюнде. Уже после войны Дорнбергеру стало известно, что Гиммлер тайно предлагал одному из старших офицеров исследовательской группы фон Брауну самую широкую помощь и поддержку исследований, если Пенемюнде когда-нибудь перейдет в ведение СС, но тот отверг предложение.

Второй визит Гиммлера в Пенемюнде состоялся 29 июня; он приехал туда без помпы, на собственном небольшом бронированном автомобиле. Как это часто бывало, в конфиденциальной обстановке Гиммлер производил впечатление куда более приятное, чем во время официальных мероприятий. Вот как описывает Дорнбергер его встречу со старшими сотрудниками исследовательской группы:

«Гиммлер обладал редким талантом внимательного слушателя. Он сидел, свободно закинув ногу на ногу, и с лица его не сходило выражение доброжелательной заинтересованности. Вопросы, которые он время от времени задавал, свидетельствовали о том, что он схватывает технические подробности буквально на лету… Затем разговор коснулся положения на фронтах, и мы в свою очередь засыпали рейхсфюрера вопросами, которые тревожили всех нас. Гиммлер отвечал без колебаний, спокойно и откровенно. Лишь в редкие моменты он опирался локтями на подлокотники стула и принимался слегка постукивать кончиками пальцев друг о друга, словно подчеркивая собственные слова. Ему были присущи спокойные, неэмоциональные жесты. Это был человек без нервов».

Казалось, что, находясь среди людей, чьи интересы были сосредоточены в основном в области науки и техники, Гиммлер был рад возможности порассуждать о политике. Он говорил о будущей Европе как о социальном и экономическом объединении, контролируемом расово здоровой Германией, которой предстоит достичь разумного компромисса с Америкой и с Британией, основные интересы которой сосредоточены в области колоний. Славянский блок, по словам Гиммлера, представлял собой величайшую опасность для Европы. Поэтому, объяснял он, Гитлер и начал войну с СССР, чтобы не дать славянским народам объединиться под руководством коммунистического режима. Гиммлер также сравнивал привыкшего к высокому жизненному уровню и разнообразному досугу западного рабочего с русским пролетарием, готовым затопить мировые рынки дешевыми товарами, так как его личные интересы крайне ограниченны и не выходят за рамки вопросов производства. Следовательно, заключал он, война является проявлением не только политической, но и экономической борьбы.

Когда разговор коснулся оккупации Польши, «глаза Гиммлера заблестели под стеклами пенсне. Ошибся ли я, – писал Дорнбергер, – или его невозмутимость и дружелюбие действительно на мгновение исчезли?»… Польша нуждалась в германской колонизации, заявил рейхсфюрер. Рождаемость поляков необходимо сдерживать до тех пор, пока численность германских поселенцев не возрастет настолько, что они окажутся в состоянии освоить эту территорию. «Мы будем устраивать браки молодых немецких крестьян с украинскими девушками из подходящих по расовым признакам фермерских семей и в конце концов создадим новое поколение, хорошо приспособленное к местным условиям… На завоеванных территориях экономику надлежит строить на основе строгого государственного планирования в отношении людей и материалов», – добавил он.

Дорнбергер и его коллеги слушали, одновременно и очарованные, и возмущенные манерой, в которой Гиммлер представлял свою политику. «Он говорил четко, просто и естественно. Прозаичный стиль изложения приводил меня в дрожь. Но при этом я восхищался даром Гиммлера объяснять сложные проблемы так, что они становились понятны каждому», – вспоминал впоследствии Дорнбергер.

На протяжении всего разговора Гиммлер не переставал хвалить Сталина, которого, по его словам, Гитлер считал своим единственным великим противником, а также превозносил Чингисхана, всеми силами укреплявшего владычество монголов в Азии. Именно его азиатская кровь, считал Гиммлер, неожиданно вернулась в Россию в лице ее нынешнего правителя. И победить Иосифа Сталина – как и Чингисхана – можно только самыми варварскими методами, подобными тем, какие они сами практиковали на побежденных народах.

Беседа, проходившая в неформальной обстановке, затянулась до четырех часов утра. Гиммлер отлично понимал, что привлечь этих людей на свою сторону, завоевать их симпатии можно только при помощи интеллектуальной дискуссии, и преуспел. С помощью умело подобранных фраз он превратил инженеров и техников в своих горячих и искренних сторонников. На следующий день после полудня Гиммлер присутствовал при успешном запуске ракеты «Фау-2» и отбыл, полный решимости отобрать у армии контроль над Пенемюнде.