образом три человека получают право лишить всех остальных путешественников единственного пристанища на много миль вокруг, где можно подкрепиться и найти ночлег.
— У вас нет никакого права, — сказал бэйли. — Мы никого не хотим обидеть, но нет такого закона и права! Однако если графин хорошей водки разрешит спор, мы народ миролюбивый и готовы…
— К черту вашу водку, сэр! — сказал третий и свирепо поправил на голове треуголку. — Нам не нужны ни ваша водка, ни ваше общество.
Он встал со скамьи. Его товарищи тоже встали, переговариваясь вполголоса, оправляя пледы, фыркая и раздувая ноздри, как обычно делают их соплеменники, когда хотят сами себя распалить.
— Я вас предупреждала, джентльмены, что добра не будет, — сказала хозяйка, — а вы не послушались. Уходите прочь из моего дома, не учиняйте мне здесь беспорядка! Не бывать тому, чтобы в доме у Джини Мак-Алпайн потревожили джентльмена и чтоб она смолчала. Бездельник англичанин шатается по дорогам в ночную пору и вздумал беспокоить честных джентльменов, когда они мирно пьют у очага!
В другое время я вспомнил бы латинский стих:
Dat veniam corvis, vexat censura columbas-note 80
но не было времени на классические цитаты, потому что, по всей вероятности, схватка была неизбежна, и я был так возмущен негостеприимным и дерзким приемом, что ничего против нее не имел бы, если б меня не смущала забота о мистере Джарви, который ни по званию своему, ни по телосложению не годился для подобных похождений.
Однако, видя, что те встают, я тоже вскочил и, скинув с плеч свой плащ, приготовился к защите.
— Нас трое на трое, — сказал малорослый горец, примериваясь взглядом к нашей компании. — Если вы порядочные люди, докажите это!
И, вынув палаш из ножен, он двинулся на меня. Я стал в оборонительную позицию и, сознавая превосходство своего оружия — рапиры, нисколько не опасался за исход борьбы. Бэйли проявил неожиданный пыл. Увидев перед собой великана-горца, обнажившего против него клинок, он схватился за эфес своей сабли, как он ее называл, и рванул раз, другой, но, убедившись, что сабля не склонна разлучиться с ножнами, с которыми ее прочно связали ржавчина и долгое бездействие, он схватил вместо оружия раскаленный докрасна резак, заменявший в хозяйстве кочергу, и стал орудовать им так успешно, что с первого же выпада подпалил на горце плед и тем вынудил противника отойти на почтительное расстояние, чтоб загасить на себе огонь. Эндрю же, которому пришлось драться с воителем из Нижней Шотландии, — говорю об этом с прискорбием, — исчез в самом начале сражения. Но его противник, крикнув: «Играем честно!» — решил, как видно, благородно воздержаться от участия в драке. Таким образом, когда мы вступили в поединок, в смысле численности стороны были равны. Я ставил себе целью выбить у противника оружие из рук, однако остерегался подойти к нему вплотную, боясь кинжала, который он держал в левой руке, отводя им удары моей рапиры. Между тем почтенному бэйли, несмотря на успех первого натиска, приходилось круто: тяжесть его оружия, собственная дородность и самая горячность быстро исчерпали его силы; он пыхтел в тяжелой одышке, и уже его жизнь почти зависела от милости победителя, когда спавший горец вскочил с полу, где лежал с обнаженным мечом в одной руке, со щитом в другой, и ринулся между изнемогшим бэйли и его противником со словами:
— Я сам ел городской хлеб в Гласко, и, честное слово, я буду драться за судья Шарви в клахан Эберфойл, непременно!
И, подкрепляя слова делом, неожиданный помощник наполнил свистом своего меча уши великана- земляка, который, ничуть не растерявшись, с лихвой платил за каждый выпад. Но так как оба ловко принимали удары на круглые деревянные щиты, обтянутые кожей и покрытые медными бляхами, борьба сопровождалась только лязгом и звоном, не угрожая серьезными последствиями. В самом деле, все это оказалось скорее бравадой, чем серьезной попыткой причинить нам вред. Джентльмен из Нижней Шотландии, который, как я упоминал, в начале схватки отошел в сторону за неимением противника, теперь соблаговолил взять на себя роль арбитра и миротворца.
— Руки прочь! Руки прочь, довольно! Драка не насмерть. Пришельцы показали себя людьми чести и дали подобающее удовлетворение. Нет на свете человека, который так заботился бы о своей чести, как я, но напрасного кровопролития я не люблю.
У меня, разумеется, не было особого желания продолжать борьбу. Мой противник также, по-видимому, склонен был вложить меч в ножны; бэйли, все еще не отдышавшегося, можно было считать hors de combat note 81; а наши два гладиатора прекратили состязание с той же готовностью, с какой вступили в него.
— А теперь, — сказал достойный джентльмен, разыгравший роль посредника, — будем пить и беседовать, как честные люди; в доме хватит места для всех. Пусть этот славный маленький джентльмен, который, кажется, едва переводит дух после происшедшей здесь, как я сказал бы, легкой ссоры, закажет чарку водки, я поставлю другую в виде арчилоу note 82, и мы будем пить по-братски, в складчину.
— А кто саплатит са мой новый добрый плед? — сказал высокий горец.
— В нем прожгли такую дыру, что можно просунуть в нее кочан капусты. Где это видано, чтобы достойный шентльмен срашался кочергой?
— Не извольте беспокоиться, за этим дело не станет, — сказал бэйли, который уже отдышался и, довольный сознанием, что проявил достаточную отвагу, отнюдь не склонен был разрешать новый спор тем же многотрудным и сомнительным способом. — Если я ушиб кому голову, — сказал он, — я же дам и пластырь. Вы получите новый плед самого лучшего качества и цветов вашего клана, любезный, — скажите только, куда вам прислать его в Глазго.
— Мне излишне называть свой клан — я, как всякому известно, из клана короля, — сказал горец, — но вы можете взять для образца лоскут от моего пледа, — фу ты, он пахнет паленой бараньей головой! Один шентльмен, мой двоюродный брат, когда повезет на продажу яйца из Гленкро, зайдет к вам за новым пледом на Мартынов день или около того — вы только укажите, где живете. Но все же, мой добрый шентльмен, в следующий раз, когда вы станете драться, вы из уважения к противнику бейтесь вашим мечом, раз уж вы его носите, а не резаком и не кочергой, как дикий индеец!
— По чести скажу, — ответил бэйли, — каждый выходит из положения как может. Моя шпага не видела света со времени дела у Босуэл-бриджа, когда ею препоясался мой отец, упокой Господь его душу! И я не знаю хорошенько, пришлось ли ей и тогда выйти из ножен, потому что битва длилась совсем недолго. Во всяком случае, клинок так присосался к ножнам, что мне не под силу оказалось его вытащить; вот я и схватился за первое, что могло бы заменить мне оружие. Понятно, дни сражений для меня миновали, но я тем не менее не люблю покорно сносить обиду. Где же, однако, тот честный малый, который так добросердечно вступился за меня? Я разопью с ним чарку водки, хотя бы мне вовек не пришлось потом выпить другую.
Но воителя, которого судья искал глазами, давно уже не было. Он ушел, не замеченный мистером Джарви, как только окончилась драка, но все же я успел узнать его: это дикое лицо, эти косматые рыжие волосы принадлежали, конечно, нашему старому знакомцу Дугалу, беглому привратнику глазговской тюрьмы. Я шепотом сообщил о своем открытии бэйли, и тот ответил, также понизив голос:
— Хорошо, хорошо. Я вижу, известный вам человек сказал очень правильно: у бездельника Дугала есть некоторые проблески здравого ума. Посмотрю, подумаю, нельзя ли что-нибудь сделать для него.
С этими словами он сел к столу и, раза два глубоко вздохнув, как будто бы в одышке, подозвал хозяйку:
— А теперь, голубушка, когда я убедился, что брюхо у меня не продырявлено, — чего я с полным основанием мог опасаться, судя по тем делам, какие творятся в вашем доме, — для меня, я полагаю, самое лучшее будет чем-нибудь его наполнить.
Хозяйка, обратившись в воплощенную услужливость, как только грозу пронесло, тотчас принялась готовить нам ужин. И, право, ничто меня так не удивляло во всей этой истории, как чрезвычайное спокойствие, с каким она и вся ее челядь отнеслись к разыгравшемуся в доме сражению. Милая женщина только крикнула кому-то из своих помощников:
— Держите двери, двери держите! Хоть убей, не выпущу никого, пока не заплатят за постой!
А чада и домочадцы, спавшие на тянувшихся вдоль стен нарах, предназначенных для семьи, только приподнялись каждый на своей постели, как были, без рубах, поглядели на драку, закричали: «Ох-ох!» — на
