Человек в широкополой шляпе и с хлыстом покачал головой. Он все понял. Ополченцев он прогнал на середину двора, поднял из кучи какую-то одежду и накинул ее на Джулая.

— Zu! Zu! Хватай его! — крикнул он собакам. А у капитана спросил: — Надо, чтобы они его схватили, ведь так?

Блут бросился за тряпкой, которая упала у ног Джулая, подобрал ее и отнес обратно в кучу.

— Да нет, не хотят они, чтобы собаки его сожрали, — сказал Манера.

Уже несколько минут ополченцы не смеялись.

— Ты думаешь? — сказал Третий.

— Если бы они хотели его убрать, — сказал Четвертый, — они б его отправили с остальными на Арену.

— Зачем им отдавать его собакам на съеденье? — сказал Пятый.

— Они только хотят припугнуть его, — сказал Первый.

Капитан вырвал у Гудрун туфлю и положил ее на голову Джулаю.

— Zu! Zu! — говорил он собаке.

Гудрун бросилась на человека, туфля упала, человек закричал, а Гудрун, рыча, вновь впилась зубами в туфлю.

Ополченцы засмеялись.

Смеялись все, а человек в широкополой шляпе сказал:

— Они не чуют крови. — Потом наклонился к капитану и что-то тихо сказал ему. — Ладно?

По приказу капитана белобрысые парни унесли прочь одежду Джулая, а человек в шляпе стал размахивать в темноте своим свистящим хлыстом — раз и два, туда и сюда.

Фын-ш-ш-ши — просвистел хлыст.

Он опустился на голого человека, на руки, которыми тот прикрыл голову, на его съежившееся тело и прожег его насквозь.

Голый человек снял руки с головы.

Он упал на землю и смотрел. Смотрел на того, кто его ударил. Кровь текла по его лицу, и собака Гудрун учуяла кровь.

— Fange ihn! Beisse ihn![33] — крикнул капитан.

Гудрун схватила человека зубами, разрывая ему плечо.

— An die Gurgel![34] — приказал капитан.

Было темно, ополченцы ушли со двора в кордегардию. Манера сказал:

— Я думал, они хотят его припугнуть. Они сели.

— За что? — спросил Первый. — Странно!

— Что они, не могли отправить его с другими на Арену? — сказал Третий.

— Может, это один из тех, что нынче ночью… — сказал Четвертый.

— Все равно, не могли они отправить его с другими на Арену, что ли?

— Ох, — сказал Манера, — охота мне бросить все это.

— Ты им подаришь три тысячи с лишним в месяц.

— В ТОДТ нельзя пойти, что ли? Там тоже хорошо платят.

— Но не три тысячи с лишним.

— Потом там работать надо.

— А много работать?

Они сидели вчетвером, немного поодаль от остальных ополченцев в кордегардии, объединенные тем, что видели во дворе, и вели отрывистый, с долгими паузами разговор — все об одном, то бросая его нить, то вновь возвращаясь к тому же.

— На то и гражданская война, — сказал Третий.

— Отдавать людей собакам на съедение?

— Да он был там сегодня ночью, это точно.

— Наверное, сделал что-нибудь особенное. Вошел Пятый, который оставался во дворе, и подсел к ним.

— Почем я знаю, — сказал Манера, — что он мог сделать. Он торговал каштанами.

Пятый сказал:

— Я узнал.

— Что узнал?

— Что он сделал. Он убил собаку капитана.

Они снова надолго замолчали. Потом один сказал:

— Конечно, полицейские собаки стоят дорого.

Разговор пошел живее — уже о собаках. Они стоят дорого. Нет, не дорого. Подошли другие ополченцы, вмешались в разговор. О Джулае забыли. Наступил час, когда Манера сдавал дежурство. Он встал, потянулся, зевнул.

Мы говорим: человек. И думаем о тех, кто падает, кто гибнет, кто плачет и голодает, кто дрожит от холода, о тех, кто болен, кого преследуют и убивают. Мы думаем о несправедливостях, которые творят над ним, и о его достоинстве. Обо всем том в человеке, что подвергается несправедливости, и обо всем том в его душе, что может сделать его счастливым. И все это — человек.

Но что такое несправедливость? Ее жертвами оказываются человек и мир. Но кто творит ее? А кровь, которая проливается? И преследования и угнетение?

Упавший встает. Угнетенный и преследуемый срывает с ног своих цепи и вооружается ими — ради освобождения, не ради отмщения. И это тоже свойственно человеку. А группы патриотического действия? Ну конечно, и они рождены тем, что свойственно человеку. У нас они называются теперь ГПД, а в других местах именуются иначе, но, как и все, что исходит из мира угнетенных и борется во имя человека, ГПД рождены тем, что свойственно человеку.

Но несправедливость как таковая? Может быть, она несвойственна человеку? И он непричастен к ней?

В наши дни существует Гитлер. Что же он такое? Не человек? Существуют его немцы и наши фашисты. Что же такое они все? Разве можем мы сказать, что это несвойственно человеку? Что это чуждо человеку?

Существует собака Гудрун. Что такое эта собака? И существует пес Блут. Что такое обе эти собаки? Что такое капитан Клемм? И полковник Джузеппе-Мария? И префект Пипино? И ополченец Манера и прочие ополченцы?

Мы видим их. Мы знаем, что они могут сказать, что могут сделать. Но что же такое их слова и поступки? Неужели и это присуще человеку? Или все это не человеческое?

Возьмем для примера самого простого и ничтожного из них. Возьмем даже не Манеру-ополченца. Возьмем пса Блута.

Когда с Блутом Сын Божий, Блут присоединяется к людям. Еще сегодня он хотел уйти вместе с Сыном Божиим, не расставаться с ним. Но в полпятого Сын Божий был еще на работе, ему пришлось сказать собаке: «Наберись терпения, подожди до вечера».

И Блут сказал: «Гау». Ему ни за что не хотелось расставаться с Сыном Божиим.

Но вот после работы Сын Божий поднимается наверх, чтобы забрать Блута. Внизу идет кутеж.