По его мнению, большинство преступников — это неудавшиеся художники.
Но у преступников нет критиков, сказал я ему.
Еще как есть, возразил он. Полицейские ведь ловят только никуда не годных преступников. Все великие преступники ходят на свободе.
Я никогда не думал о полицейских как о критиках криминального искусства.
День 12. Ночью снились кошмары. Был слишком подавлен, чтобы открывать магазин.
День 13. Прошло уже почти две недели, а я держусь вполне неплохо. Может быть, я справился со своей проблемой? Меня зовут Тайрон Уотсон. Элементарно, мой дорогой Уотсон! Этой ночью кто-то взломал магазин. Не взяли ничего, но мне кажется, что мою студию обыскивали. И наружная дверь, и дверь в студию оказались открытыми. И несмотря на это, не могу даже сказать, насколько ВЕЛИКОЛЕПНО я себя чувствую! Сегодня утром я начал две новые картины. Хотел было позвонить хозяйке, чтобы сказать ей, что магазин вскрыли, но почувствовал, что это испортит мне всю работу. Я писал как Пикассо! Останусь здесь на ночь. Может быть, я поймаю своего взломщика и нарисую его. Я готов. Я готов к чему угодно. Я чувствую себя ВЕЛИКОЛЕПНО!
День 14. Вчера заработался допоздна и закончил первую картину — этюд в пурпурных и зеленых тонах под названием «Люди воды говорят со мной», очень буйный и весь усеянный блестками. Около трех часов ночи вышел прогуляться. Мне необходимо было вдохновение для второй работы — хромово-желтого этюда, который я назвал «Фольман взрывается». О, что за потрясающая, изумительная, сумасшедшая, ошеломляющая картина! Бах-трах-тарарах, и бум, и трах! — вот что я говорю!
День 15. Заглянул мистер Паунд и принес новости о Бесси Фольман. В тот момент я чувствовал себя действительно очень, очень плохо, словно это как-то меня касалось. Полагаю, это показывает, какая у меня великая душа — то, что я могу сожалеть о сопернике. Увидев, что он принес с собой газету, я попросил показать мне некролог. И разумеется, хоть я и был самым серьезным соперником Бесси, мое имя там не упоминалось! Может быть, мне стоило послать венок или что-нибудь такое; в конце концов, меня-то будут вспоминать еще сотни лет, а она будет всеми забыта! Наверное, надо было пойти на похороны и еще раз ее нарисовать.
Мистер Паунд сказал, что он не смог разыскать каких-либо упоминаний относительно моей персональной выставки пять лет назад. Он сказал, что хотел посмотреть фотографии моих прежних работ. Кажется, он искренне огорчился, когда я сообщил ему, что вся выставка была скуплена японскими спонсорами.
Не осталось ли у меня непроданных картин, с которыми я мог бы расстаться?
Разумеется, мне пришлось сказать ему, что я продал все, что у меня было, несколько лет назад, когда в моей жизни свирепствовала разрушительная нищета.
Что ж, у нас у всех бывают взлеты и падения, сказал он. Для полицейского он очень разумный человек.
Я спросил, когда он сможет прийти, чтобы попозировать, и этот вопрос взволновал его. Видимо, некоторых людей пугает мысль о том, чтобы позировать для вечности. В них поднимается страх, что их изъяны — а у каждого человека имеется хоть один-единственный крошечный изъян — с течением лет окажутся увеличенными, как в лупе, и через некоторое время от них останется лишь этот изъян, и ничего больше.
Меня зовут Винсент ван Гог, и мне сто тридцать восемь лет. Шутка.
День 16. Мне снилось, что я снова ребенок. Должно быть, это было, когда я ходил в шестой класс. У нас была учительница рисования, у которой мы занимались дважды в неделю. Она задала нам нарисовать что-нибудь из того, что находится на школьном дворе, и я нарисовал голубую кабинку переносного туалета, которая стояла на футбольном поле. Ее было видно от моей парты, если как следует вывернуть шею. Прозвенел звонок, и урок закончился; предполагалось, что к этому моменту я должен был уже доделать рисунок. Миссис Элгуд подошла ко мне и сказала, чтобы я отдал ей листок. Что я могу доработать его в четверг. А я сказал: подождите минуточку, я уже почти закончил; и в тот же момент рисунок был доделан, и я отдал ей его, и она сказала: «Тайрон, но ведь снаружи нет ничего подобного!» А я сказал ей, чтобы она посмотрела сама, а она сказала, что не будет смотреть, а я сказал, чтобы она посмотрела, а она сказала, что не будет, и тогда я взял руками ее голову и попытался заставить ее посмотреть, и разбил ее лицом стекло, и у нее пошла кровь.
А потом я проснулся, и все, что я мог сказать — это что она должна была посмотреть!
Перечитал то, что написал вчера. Я просто вне себя из-за того, что в газетах публикуют фальшивки. Когда-нибудь я пойду и всех их нарисую. Каждого долбаного критика нарисую так, что мама родная не узнает! Я настолько вышел из себя, что не стал сегодня открывать магазин. Я слышал, как кто-то стучал в дверь, и треклятый телефон звонил не переставая. Др-р-рынь, др-р-рынь, др-р-рынь, пока я наконец не снял трубку с рычага и не положил рядом. Должно быть, чертова хозяйка. О ней я тоже позабочусь. Никому не позволено отрывать гения от работы! Нужно издать специальный закон. Сегодня я нарисовал картину в ярко-красных и оранжевых тонах — «Злое солнце кусает человека». Завтра откроюсь.
День 17. Подавлен и зол.
День 18. Полицейские колотились и колотились ко мне в дверь. Мистера Паунда с ними не было. Они хотели узнать, известно ли мне, что миссис Роберта Сэйс, владелица «Книжного погреба» (и теоретически моя нанимательница), умерла. Нет, сказал я, мне это неизвестно. Ее убили, сказали они. Нет, сказал я, мне ничего не известно. Я очень занят. Меня ждет моя работа над картиной. Я сказал им спасибо за сообщенные новости. Она оставила завещание, сказали они. Я сказал, что всегда знал, что она гоняется за вещами. Да нет, завещание, сказали они — я должен закрыть магазин до тех пор, пока не будет вскрыто завещание. Отлично, сказал я; я сделаю табличку с надписью «Закрыто по случаю смерти» и повешу ее на дверь.
Вечером пришел мистер Паунд и колотился ко мне в дверь, пока я не открыл. Я сказал, что у нас закрыто.
Он сказал, что пришел позировать.
Я впустил его, намереваясь сделать несколько набросков. Он пошел было наверх, в студию, но я сказал ему, что всегда делаю наброски в магазине. Его было непросто зарисовывать, потому что он все время говорил. Он намекнул, что он виджилянт[63], охотящийся за преступниками, которых система могла пропустить из-за каких-нибудь юридических формальностей вроде правила Миранды[64]. Рассказал кучу историй о машинах среди ночи. Почему-то я представил их себе движущимися беззвучно и без огней. «Ночная темнота вам не помеха, а?» — спросил я.
Он сначала яростно вскинулся, потом засмеялся и сказал: «Нет, ночная темнота мне не помеха».
Он много говорил о преступниках, от которых удавалось легко добиться чистосердечного признания. С его связями в полицейском участке он мог очень помочь такому преступнику. Вот, скажем если преступник, совершивший эти недавние убийства, сейчас признается ему, то он сможет значительно облегчить его участь.
И с другой стороны, если этот теперешний преступник будет пытаться извернуться и захочет избежать длинной руки правосудия, то он может создать ему большие неприятности. Он выследит убийцу и нанесет удар в тот момент, когда тот будет меньше всего этого ожидать.
Он не попросил меня показать ему зарисовки, и это было удачно, потому что я не был ими удовлетворен. Когда он ушел, я порвал их все на мелкие кусочки.
