И вот приходит тошнота; она опустошает пищеварительный тракт Стивена, коленопреклоненного перед фарфоровым унитазом. Его грех изливается из него жгучим потоком — пропитанные кислотой полоски капусты, едкие комки картофеля, клейкие нити желчи. Однако он знает: все эти страдания — ничто по сравнению с тем, что ему предстоит перенести по переходе из этого мира в мир последующий.

Опустошенный, он неверными шагами идет к спальне. Кейт каким-то образом удалось спровадить старших детей в школу, прежде чем рухнуть без сил на полу рядом с малышом. Она содрогается от приступов раскаяния. Из детской комнаты несутся вопли и хохот: охрипшие от визга дошкольники заняты игрой в жмурки.

— Свежевальные машины, — бормочет она. Ее голос звучит измученно, безжизненно. Она закуривает сигарету. — Ошкуривают грешников как…

Поможет ли ему, если он выпьет еще рому, прикидывает Стивен, или станет только хуже? Он протягивает руку. Пробежавшись по ночному столику, его пальцы дотрагиваются до коробочки аспирина, задевают законсервированную Epigaea repens и сжимаются на горлышке полупустой бутылки «Эрбутуса». Рыжий таракан поспешно удирает, пересекая салфетку.

— Я сегодня оставила Вилли дома, — говорит Кейт, затягиваясь. — Он говорит, что у него болит живот.

Поднимая бутылку, Стивен впервые замечает, что на ее наклейке размещен абзац печатного текста, озаглавленный «История Эрбутуса Ползучего».

— У него всегда болит живот.

Он просматривает статейку, написанную довольно легкомысленно.

— Мне кажется, он говорит правду.

Epigaea repens. Эрбутус ползучий. Майский цвет. Внезапно ему все становится понятно.

— Какое сегодня число? — спрашивает Стивен.

— Шестнадцатое.

— Шестнадцатое марта?

— Ну да.

— Значит, завтра день святого Патрика?

— Да, ну так и что?

— Завтра день святого Патрика, — Стивен, словно аукционер, принимающий окончательную цену, грохает бутылкой по ночному столику, — и завтра Валери Гэллогер уезжает с Бостонского острова!

— Бывшая воспитательница Роджера? Уезжает?

— Уезжает! — Схватив законсервированный цветок, он потрясает им перед лицом жены. — Уезжает…

— …Сына, — говорит Конни, поднимая булькающее дитя из воды, — и Святого Духа.

Меррибелл Данфи визжит и извивается. Она скользит в его руках, словно кусок мыла. Конни как-то ухитряется завернуть ее в посудное полотенце и сует ее в руки Валери.

— Хотите, я скажу, кто вы? — говорит она ему.

— Я отец Корнелиус Деннис Монэгэн из Чарльстонского прихода.

— Вы — усталый и сбитый с толку пилигрим, святой отец. Вы — такой же утомленный путник, как и я сама.

В кухню, пошатываясь, вваливается сочащаяся молоком Анджела Данфи. При виде священника она отшатывается назад. Ее рот раскрывается, и из него вырывается вой — такие вопли, по представлениям Конни, испускают грешники, вращаясь на вертелах Преисподней.

— Нет! Не надо ее тоже! Меррибелл! Нет!!

— Ваш ребенок цел и невредим, — успокаивает ее Валери.

Конни сжимает ладони вместе, в муке и мольбе сцепив пальцы. Он подается вперед; его колени ударяются об пол, с хрустом вминаясь в разломанный линолеум.

— Прошу тебя! — стенает он.

Анджела вырывает у Валери Меррибелл и прикладывает вопящее дитя к своей груди.

— Ох, Меррибелл… Меррибелл…

— Прошу тебя! — голос Конни звучит хрипло и надорванно, словно ему прострелили гортань. — Прошу тебя… прошу, — умоляет он. Слезы катятся у него из глаз, щекоча щеки и падая на пол.

— Это не ее работа — отпускать вам грехи, — говорит Валери.

Конни втягивает сопли обратно в нос.

— Конечно.

— Корабль отходит завтра.

— Корабль? — Конни прикладывает рукав к лицу, промакивая слезы.

— Спасательное судно, — объясняет священнику прихожанка. Засунув руки ему под мышки, она дюйм за дюймом поднимает его на ноги. — Судно спасения, почти что Ноев ковчег.

— Мамочка, я хочу домой!

— Скажи это своему отчиму.

— Здесь холодно!

— Я знаю, сердечко мое.

— И темно!

— Постарайся набраться терпения.

— Мама, у меня болит живот!

— Бедненький.

— И голова!

— Хочешь аспирининку?

— Я хочу домой!

«Не ошибка ли это?» — сомневается Стивен. Разве не должны они все быть сейчас в своей постели вместо того, чтобы бродить здесь в ночном тумане, рискуя подхватить простуду, а возможно, и воспаление легких? Однако он не теряет веры. Где-то здесь, среди лабиринта Хусакских доков, в остром запахе соленого ветра и вони гниющей трески, их ждет тот самый корабль.

Ведя жену, пасынков и падчериц вдоль причала номер семь, он внимательно рассматривает стоящие здесь шаланды и баржи, буксиры и траулеры, рефрижераторы и сухогрузы. Чайки и бакланы реют над пристанями, пронзительно выкликая свое вечное неодобрение миру. По другую сторону канала, освещенного натриевыми прожекторами, на своем обычном месте возле Чарльстонской верфи покачивается на волнах USS[12] «Конститьюшн».

— Зачем мы вообще сюда пришли? — спрашивает Беатриса.

— Твой отчим знает, что делает, — Кейт крепче прижимает младенца к груди, защищая его от морского бриза.

— Как хотя бы называется этот корабль? — спрашивает Роджер.

— «Мэйфлауэр»[13], — отвечает Стивен.

Epigaea repens, эрбутус ползучий, майский цветок.

— Как это пишется? — настаивает Роджер.

— М-э-й…

— …ф-л-а-у-э-р?

— Молодец, Роджер, сообразил! — хвалит Стивен.

— Я это прочел! — негодующе объясняет мальчик, указывая правой варежкой прямо перед собой.

В пятидесяти ярдах от них, пришвартованный между танкером и какой-то развалюхой, на волнах подступающего прилива покачивается потрепанный грузовой корабль. На его корме виднеется единственное слово — «Мэйфлауэр». Имя, означающее для обитателей Бостонского острова значительно больше, нежели