хотели?
Он ответил мгновенно:
– Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни… Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу? – Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу. – Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы – уж пожалуйста – сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!
Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких «прелюбопытнейших поворотов», естественно, я в этом диалоге не обнаружил, если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился «гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский». При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет «стрёмно» (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).
В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.
– Он разлагается. На диване. Тебе срочно?
– Да нет… Не обязательно.
Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз «не обязательно», и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)
– Ты как, вообще? – спросил я на всякий случай.
– Никак. Ты придешь?
– Куда?
– К Тенгизу.
– Когда?
– Завтра, к семи. Все собираются.
– Первый раз слышу.
– Тебе что, Тенгиз не звонил?
– Нет.
– Ну, значит, позвонит еще, – равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.
Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что «завтра… у меня… в девятнадцать. Сможешь?»
– А в чем дело? – спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.
– Надо.
– Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?
– Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.
– Ладно, – сказал я без всякого энтузиазма. – Надо значит надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?
– А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос!..
– А других, по-моему, не бывает, – сказал я, глядя на экран монитора. – Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка.
(На экране у меня было:
«– Чем мои руки похожи на руки бога?
– Играют на пианино.
– Почему мои ноги напоминают ноги осла?
– У нашего Барсука они разного цвета…»)
– Ты лучше скажи: у тебя тачка – как? Бегает? – спросил я его, вспомнив про понедельник.
– Н-ну, с утра бегала, блин… Но была бледная!
– В понедельник сэнсея везти, ты не помнишь, конечно, блин.
– А, блин… Действительно. Третий понедельник. К которому часу подавать?
– К десяти – сюда. Я тебе еще напомню, не беспокойся.
– А чего мне, блин, беспокоиться? Это ты беспокойся. Это ты у нас лорд, блин, Винчестер.
Он дал отбой, а я вдруг понял, что думаю о нем. Не о работе, и не о понедельнике, и не о несчастном Вадиме, а о нем. И о себе. О нас всех, будь мы все неладны.
…Сверхбоец, Психократ, Великий Мэн. Красавец, лентяй, яростный еще совсем недавно плейбой, а теперь – безнадежно утомленный борьбой со злом страстный филуменист. Собирает спичечные этикетки! Тенгиз! Гос-споди!.. Да возможно ли такое? Возможно. Увы. Сейчас он годен разве что удалить препятствие: заставить кого-нибудь «забыть», например. Только и осталось от него, что чугунный взгляд исподлобья, да веки надвинутые на половину глазного яблока, да брезгливые губы. Люди, по его нынешним понятиям, – все, без исключений, – полное говно. Мерзкие хари. Слюнявые пасти. Гнойные глазки. Мокрые лапы. Вонючие подмышки и подштанники… Черный матершинник, каждое второе слово «блин». Натужный бабник, баб своих меняющий еженедельно. И при этом – безнадежно влюбленный в лживую, кокетливую шлюшку.
